Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

увидел локатор. Не собирается же он взлетать? Чего только, видать, нет под землёй в этих степях! В вагоне я случайно услышал тихо произнесённые слова: «В этом городке (название не расслышал) есть завод биологического оружия, а рядом урановые рудники. Мужчины там сплошь лысые. Лысины блестят что у молодых, что у старых». Собеседники посмеялись над этим фактом, нисколько не смущаясь слов «биологическое оружие». Небось из работающих там – половина татары! Среди возвращающихся на родину появилось много плешивых. Наш брат всегда отыщет в России самую грязную, самую вредную работу: то на рудники подаётся, то в бездонную шахту сунется. Удивительный народ! Никак не разместится на собственной земле! В Казани очень много грузин и армян. Но хоть бы кто из них гробился на «чёрной» работе! Татарин же отправляется к чёрту на кулички и там загибается от тяжёлой работы. Где ещё есть народ, что так не ценит себя?!

Сердцем и глазами ищу знакомые места. Тогда дороги, пройденные нами, были занесены песком или пылью. А что касается растений – лишь местами выглядывал чернобыльник да низкорослое деревце караганник, которое словно боялось подняться выше земли. Летом после полудня начиналась песчаная буря. Казалось, вот-вот вся степь вздыбится и улетит вместе с ветром. А тут откуда ни возьмись перекати-поле, называемое в народе «волчьим огнём». Интересно, где хоронятся эти клубки в ясные дни? Свистит ветер, до небес поднимает пыль и песок, затмевая солнце. Начинается настоящее светопреставление! Голодные, обессиленные заключённые идут, спотыкаясь под напором ветра и стараясь прикрыть лица рукавом. А ветер безжалостно налетает снова и снова, пытаясь сорвать одежду и сбить с ног. Стоит чуть-чуть выйти из строя, и порывы ветра, будто злые псы, готовы разорвать тебя в клочья… Колонна из четырёхсот-пятисот голодных, оборванных, ослеплённых песком, обессиленных ветром людей встаёт у меня перед глазами…

Сегодня той степи нет, земля кругом разрыта, выдолблена, просверлена, ободрана, вывернута наизнанку. Не видать караганников и перекати-поле, до самого горизонта земля будто изрыта гигантскими кротами. Кругом какие-то постройки, сеть узких дорог, бетонные заборы, шахты, серые кучи щебня, горы изрытой земли – терриконы, вкривь и вкось разбросанные бесчисленные телеграфные столбы, обмотанные проводами. За какие-то тридцать-сорок лет человек наворочал здесь такое, что и подумать страшно. Теперь гордится тем, что заразил землю проклятой болезнью бесхозяйственности и безответственности. Раньше здесь, куда ни глянь и были разбросаны лагеря, окружённые колючей проволокой, всякие хозяйственные постройки. Сейчас всего этого нет, но нет и благополучия, тепла, красоты, наконец. Порой кажется, что не царь природы – Homo Sapiens – хозяин здесь, а какие-то дьяволы, оборотни, нечистая сила. И всё-таки я страстно хочу найти для себя что-то оставленное здесь, хотя душа разрывается от жалости к самому себе за лучшие годы, вычеркнутые из моей жизни.

Интересно, сколько времени понадобится пройти мост над адом[16] в день страшного суда? Даёт ли какие сведения об этом религиозное учение? Мне кажется, что я нахожусь сейчас именно в том состоянии, когда проходят по этому знаменитому мосту над адом, что тоньше волоса и острее лезвия. Где его конец?!

На правой стороне дороги мелькнул деревянный указатель «Дачи». Когда я увидел дощатые домики чуть больше пчелиных ульев и полощущееся на ветру меж низкорослых деревьев бельё, то онемел от удивления. Неужели наши бараки пошли на строительство садовых домиков? Неужто и деревья те же? А может, эти дачи построили специально, чтобы скрыть безымянные могилы? Знает ли новое беспечное поколение о том, что строит на костях несчастных узников? Ведь не строить надо, а отдать последнюю дань уважения, произнести последнюю молитву! Всем своим существом, каждой клеточкой я приник к этой земле, что простиралась вокруг: и уже не мог оторвать глаз. Стучало в висках; казалось, горячая плазма вместо крови растекается по моим жилам и переполняет их. Известно, что человеческая кровь близка по своему химическому составу к морской воде. Так вот, в эти минуты, казалось, не только море, но океан вливался во все мои жилы. Мозг мой пылал. Я отводил глаза и прятал лицо, чтобы мои попутчики не догадались, в каком я состоянии нахожусь. Я впивался глазами в окно и думал: Боже мой, и как это автобус не загорится огнём от пожара в моей груди?

Наконец, немного придя в себя, пытаюсь расспросить, как отыскать кирпичный завод, но губы не слушаются, а голоса нет, вместо него – не то вздох, не то стон. «Вам старый или новый?» – спрашивают меня. «Старый, старый!» – тороплю я. Мне повезло, что я сел на саранский автобус, потому что прямой актасский не идёт до завода. Оказалось, от посёлка до завода – расстояние неблизкое. Наконец, улицы и дома остались позади, автобус покатился под уклон и вскоре остановился точно рядом с заводом. Со мной вышла и женщина средних лет. Я не утерпел и спросил: «Это и есть кирпичный завод?» «Он и есть!» – ответила она и, куда-то шмыгнув, исчезла из виду.

Я же оробел: не узнаю – и всё тут – ни завода, ни округи, даже неба над головой и земли под ногами. Она лежит чужая, изломанная и покорежённая, вся в глубоких грязных колдобинах, вся испещрённая какими-то извилистыми дорожками. Нет и пыхтящей трубы котельной, где работал Вася Иванов.

Всё чужое – и эти новые, но успевшие износиться строения, и неуклюжие зданьица, кривые двери, побитые окна, поржавевшие, растрескавшиеся шиферные крыши. Нет и колючей проволоки вокруг завода, через которую и птица-то не могла перелететь, ни железной калитки, через которую мне удавалось выйти несколько раз. Внезапно со стороны завода ветерок принёс запах. Да, это был знакомый запах! Никто не кричит в спину: «Шагай!», я сам медленно продвигаюсь вперёд прямо на запах. Ступая мягко, прислушиваюсь, словно боюсь что-то потерять, что-то не заметить, не увидеть, не понять. Ноги мои, чувствуете? Найдутся ли мои прежние следы?

И вдруг прямо перед моими глазами, пытающимися заглянуть в самую вечность, поплыла пёстрая живая река… Они! Мои спутники по несчастью, дорогие мои единомышленники! Это ведь вы, вы! Именно на этом месте летом пятьдесят первого года среди бела дня четверо заключённых захватили новенький самосвал, который заехал в зону загрузиться кирпичом. Крепко подружились они – московский студент Анатолий Кузовкин, молчаливый, не выпускающий изо рта папиросу русский Зонегин, богатырского телосложения казах с узкими, горящими словно угольки глазами (к сожалению, не могу вспомнить его фамилию, забыл и имя) и высокий с приветливым и ясным выражением лица литовец, которого, я можно сказать, не знал совсем…