Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

которая растянулась на верхней полке. Эта девушка-выпускница Карагандинского пединститута, мечтающая стать, как мать «прекрасным» педагогом, вернётся из этой поездки с «багажом» незабываемых знаний о татарах! Наш восемнадцатый вагон в самом хвосте, и когда поезд ускоряет ход, вагон страшно мотает из стороны в сторону, и я прыгаю, как горошина в сите. Душа уходит в пятки от страха, что вот сейчас случится какая-то непредвиденная поломка или авария. Я молю Бога, чтоб такого не произошло…

Этой же дорогой гнали меня по этапу в конце пятидесятого года. Агрыз, Сарапул… Вятка, Кама. Душа ещё не проснулась, нет горькой тоски, еду словно в гости, лениво и почти безразлично созерцая проносящиеся за окном ландшафты. Оконные стёкла мутны, кажется, вековая несмываемая пыль повисла на них клочьями. День дождливый и пасмурный. Серые тучи мчатся низко по небу, задевая кромку леса, обгоняя друг друга и наваливаясь одна на другую, словно пытаясь смять под себя. Нарочно, что ли, плывут надо мной и не отстают эти свинцовые перины, будто пытаются ещё более сгустить тьму над Россией? Не нарочно ли выбрали в качестве зеркала нашей действительности эти грязные и мутные стёкла для вагонных окон?

Я ещё не осознал до конца цель и смысл своего путешествия, просто находился в том состоянии, когда душа рвалась и звала в дорогу. Что там ждёт впереди? Ещё я не задаюсь этим вопросом. Просто, доверившись воле волн, плыву в своё прошлое. Темнота наступила внезапно, грязные тусклые лампочки света не прибавили, а только ещё больше смущали душу, и без того теряющую покой, зловещей таинственностью ночи… Вскоре, измучившись вконец, кажется, я задремал, но мгновенно проснулся от храпа, который напоминал гул восьми тракторов… Развалившись, раскинувшись на полке, как коровья туша, храпела «богатырша» из Марий Эл, вернее, храпела её национальная «гордость». Можно подумать, ревело Чёрное море при семибалльном шторме или неслась снежная лавина с горы Каф!.. Кстати, в Японии существует закон, согласно которому, если жена чрезмерно храпит во сне, то муж имеет право развестись с ней. Я же нахожусь в клетке на колёсах, не могу выйти раньше времени, приходится терпеть. Когда поезд набирает скорость, слава Богу, храп начинает стихать, а стоит поезду остановиться, тогда дело – труба! Весь мир сотрясается, дрожит в страхе…

Утром проехали Урал и Свердловск… В моей памяти ещё сохранились воспоминания о высоких заборах свердловской тюрьмы… Когда-нибудь предстоит написать и об этом. Свердловск! Памятные встречи… Этот город в русских журналах вновь стали именовать Екатеринбургом. Да, ещё впереди официальные переименования улиц и городов. Не избежать, видимо, и конфликтов на этой почве, потому что рано или поздно города, несущие на своих плечах кровавые имена, проснутся и ужаснутся. Только избавь нас, Боже, от новых кровопролитий!

Вскоре взгляд мой целиком был поглощён тем пейзажем, что проносился мимо. Даже на полном ходу можно было заметить вокруг бесхозяйственность и запустение. Куда ни взглянешь, всюду разбитые дороги, брошенные дома, разобранные мосты, здания, превратившиеся в груды кирпичей и ещё многое и многое, что ржавеет, гниёт, пропадает зря. Нет и лесов, которые действительно можно было бы назвать лесами, они просто повыродились, стали низкорослыми, беспорядочными, как говорится, – ни уму ни сердцу. Сплошь и рядом кривоствольные американские клёны да деревья, превратившиеся в ржавые обрубки. Говорят, когда японцы видят бросовые или больные деревья, без пользы забирающие все живительные соки у растущих рядом здоровых братьев, они просто немеют от удивления…

Кто-то стал суетиться – подъезжаем к Кургану! А мне вспомнился рассказ Нура Ахмадеева3, у которого жена из этих мест. «Там? Да там утки сами в очередь становятся перед дулом ружья, крякая: «Стреляй в меня, стреляй!» А рыбы сами запрыгивают в лодку, а ты пинком сбрасываешь самые крупные рыбины, дабы под их тяжестью лодка не перевернулась… Там зять сродни падишаху. Там гостя утром на чай приглашают – забивают пять куриц, десять уток, а на обед режут откормленного барана, а для вечернего балиша – овцу, оплывшую жиром… Богатые края! Чуть забрезжит утро, начинают водить в гости из дома в дом, готовят, что твоя душа пожелает. Татары, осевшие в этих местах, не спешат вернуться в Татарстан, где случаются сильные метели, непролазная грязь осенью и весной», – рассказывал он нам с восхищением. Наверное, было это по пьяни, алкоголь развязывает языки, мы любим тогда прихвастнуть. А потом, разве в тягость татарам Кургана проявить гостеприимство в отношении к зятю-поэту, заявившемуся в гости раз в десять – двадцать лет?

Вглядываясь сквозь мутное грязное стекло в пасмурный день, вспоминал я мюнхгаузенские4 байки в переложении Нура, а мысли уносились всё дальше. Кто-то из знакомых рассказывал, что как-то приезжала к нему родственница из Ташкента, и, выйдя на грязный обледенелый балкон хозяев, воскликнула: «Нет уж… Даже если меня закуют в кандалы, всё равно здесь не останусь жить!». Да, мир широк, где только нет татар, в какую только одежду они не рядятся, какому только Богу не молятся в наше время?!

Проехали озеро, поросшее по берегам березнячком, словно камышом. Стоят берёзки сплошной белой стеной, на стволах нет чёрных пятнышек. Сергей Бондарчук вспоминал, что когда снимал «Войну и мир»5, то для более сильного впечатления просил выбелить извёсткой целую берёзовую рощу. Уж не эти ли белёные берёзки стояли у озера? И у нас в Татарстане берёзы стали чернеть, глядишь, скоро станем петь о «чёрных берёзах». Словно обращаясь ко мне: «На, возьми меня!», расстилаются неглубокие скромные озерца с невысокими берегами. Озёра без берегов будят в душе сочувствие, пусть они засохнут, если они не в силах накатывать волной в самое сердце. Остались стоять, как на сцене, эти белые стволики, а впереди новый березнячок. Деревья стоят высохшие да изломанные. Такой безотрадный вид долго сопровождал нас. Мысленно я умолял проплывающие мимо деревья: «Отстаньте же, ведь устали, хватит уже, наконец!» Но они всё следовали по путям, как конвоиры. Сколько вёрст позади, сколько мест проехали, но не видать ни засеянных полей, ни покосных лугов. Неужели ничего нельзя вырастить на этой ещё плодородной земле? Неужели можно так жестоко калечить её? Припомнилась дорога Казань – Москва. Когда въезжаешь в исконно русские земли и видишь невысокие сосенки толщиной с локоть, кривые уродливые берёзы, душа невольно обращается к истории.

Русские – воинственный народ. Нелёгкие условия существования вынудили их овладеть военным мастерством. Выращенного хлеба, видимо, было недостаточно.

«В старину, когда на нашем континенте не было ещё картофеля, русская деревня кормилась капустой и репой. Скороспелую, стойкую к холодам