Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

сделаны из мрамора. Внутрь можно было попасть через восемьдесят входов, два из которых были отведены для самого императора и его свиты. Эти входы и выходы (vomitoria) позволяли освободить гигантскую чашу Колизея за пять минут. Арена (287 на 180 футов) была опоясана пятнадцатифутовой стеной, которая увенчивалась железной решеткой, чтобы обезопасить кровожадных зрителей от свирепости животных. Колизей трудно назвать прекрасным, и сама его безмерность обнаруживает некоторую грубость, впрочем, как и величие, римского характера. Просто это самые впечатляющие из всех развалин, оставшихся от античности. Римляне строили так, словно были гигантами; требуя от них ювелирной законченности в мелочах, мы требовали бы от них, пожалуй, слишком многого.

Римское искусство переняло и эклектически смешало аттический, азиатский и александрийский стили — сдержанность, грандиозность и изящество унаследовало оно от них; оно никогда не добивалось их органического синтеза, который является первым требованием, предъявляемым обычно к прекрасному. В грубоватой крепости типично римских зданий есть что-то восточное; они внушают скорее трепет, чем восхищение; даже Пантеон Адриана — это скорее архитектурная диковинка, чем прекрасное дитя. За исключением отдельных произведений, таких, как рельефы и стеклянные изделия августовского времени, мы тщетно будем искать здесь утонченности чувства или изящества исполнения. Мы ожидаем найти здесь воплощение инженерной смекалки, главная цель которой — обретение совершенной устойчивости, экономичности и целесообразности, или натолкнуться на проявления тщеславия выскочек, чья главная слабость — грандиозность и «красивость», или встретиться с выражением солдатской прямоты, требующей от искусства в первую очередь реализма, или овнешнением воинского стремления к подавляющей мощи. Римляне не искали ювелирной отточенности своих произведений, потому что завоеватели никогда не становятся ювелирами. Их совершенство было совершенством завоевателей.

Несомненно, построенный ими город — это самый впечатляющий и завораживающий архитектурный ансамбль в истории. Пластическое искусство, живопись и архитектура римлян были доступны пониманию каждого, а город являлся сооружением, которым каждый мог пользоваться себе на благо. Свободные массы были бедны, однако в известном смысле и они владели многими богатствами Империи: они ели государственный хлеб, почти бесплатно посещали представления в театрах, цирках, амфитеатрах и на стадионах; они упражнялись, освежались, развлекались и получали образование в термах, они наслаждались тенью, которой дарили их сотни колоннад, и прохаживались под расписными портиками, которые протянулись на многие мили и только на Марсовом поле покрывали не менее трех миль. Никогда еще мир не знал такой метрополии. В ее центре — сутолока Форума, где вершились коммерческие сделки, раздавались голоса ораторов, обсуждались жизненно важные для Империи вопросы; затем — кольцо величавых храмов, базилик, дворцов, театров и бань, столь многочисленных, что трудно указать на что-либо подобное в других эпохах и странах; затем — кольцо холмов, на которых кипит жизнь, и густо заселенных доходных домов; затем — новое кольцо особняков и садов, где опять можно было встретить множество бань и храмов; наконец — кольцо вилл и поместий, вторгшихся в сельскую местность и соединивших предгорья с морем: таким был Рим Цезарей — горделивым, могущественным, сверкающим, материалистичным, кровожадным, несправедливым, хаотичным и возвышенным.

ГЛАВА 17

Эпикурейский Рим

30 г. до н. э. — 96 г. н. э.

I. НАСЕЛЕНИЕ

ДАВАЙТЕ ЖЕ войдем в эти дома, храмы, театры и бани и посмотрим, как жили римляне этой эпохи; мы найдем, что они куда интересней, чем их искусство. Мы должны сразу же принять во внимание то обстоятельство, что во времена Нерона они были римлянами только географически. Факторы, с которыми не удалось справиться Августу — безбрачие, бездетность, аборты и детоубийство, распространенные среди коренных обитателей города, выход на волю рабов и относительно более высокая плодовитость его новых жителей, — стали причиной трансформации расового характера, нравственных представлений, даже внешности римского народа.

Некогда римляне поощрялись к деторождению половым инстинктом и стремлением оставить после себя тех, кто будет ухаживать за родительскими могилами; теперь высшие и средние классы научились отделять друг от друга секс и порождение потомства и скептически относились к загробному миру. Когда-то воспитание детей было почетным долгом перед государством, исполнение которого возвышало гражданина в глазах общества; теперь казалось абсурдом требовать в перенаселенном до духоты городе роста рождаемости. Напротив, богатые холостяки и бездетные мужья по-прежнему были окружены сонмом сикофантов, алчно домогающихся наследства. «Ничто не способно сделать тебя столь дорогим для твоих друзей, — говорил Ювенал, — как бесплодная жена»{926}. «Кротона, — замечает один из персонажей Петрония, — разделяется на два класса обитателей: на льстецов и обольщаемых; единственное преступление в этом городе — оставить после себя детей, которые унаследуют твои деньги. Город напоминает поле недавней битвы: он усеян мертвецами, над которыми кружится жадное воронье»{927}. Сенека утешал мать, потерявшую единственного ребенка, напоминая ей о том, каким почтением буйет она теперь пользоваться: «ибо в наше время бездетность скорее наделяет нас новыми силами, чем отнимает старые»{928}. Гракхи выросли в семье, в которой было двенадцать детей; возможно, среди римских патрицианских или всаднических семейств времени Нерона мы не нашли бы и пяти столь многодетных семей. Брак, являвшийся когда-то экономическим союзом на всю оставшуюся жизнь, превратился теперь для сотен тысяч римлян в мимолетное приключение, лишенное какого-либо духовного значения, в не слишком строгий договор о предоставлении друг другу физиологического удовлетворения или политической помощи. Чтобы не подпасть под действие законов, ограничивавших правоспособность безбрачных граждан, некоторые женщины выходили замуж за евнухов, избегая опасности забеременеть{929}; другие вступали в фиктивный брак с бедняками под тем условием, что жена не будет рожать детей и вправе иметь столько любовников, сколько пожелает{930}. Контрацепция практиковалась в обеих — механической и химической — формах{931}. Если эти методы не достигали желаемого, существовало множество способов произвести аборт. Философы и законодательство относились к абортам в высшей степени неодобрительно, однако они были очень распространены в наиболее просвещенных кругах. Ювенал сетовал:

Бедные хоть переносят опасности родов и терпят

Тяжкий кормилицы труд, принужденные долей замужних;

На позолоченном ложе едва ль ты найдешь роженицу:

Слишком лекарства сильны и слишком высоко искусство

Той, что бесплодье дает и приводит к убийству во чреве…

И, несмотря на это, он призывает мужа:

Ликуй же, несчастный, питье подавая:

Если бы вдруг захотела жена растянуть себе брюхо,

Мучась толчками младенца, то, может быть, ты эфиопа

Станешь отцом…{932}

(Перевод Д. Недовича и Ф. Петровского)

В