Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

Безнравственные и фривольные женщины были тогда, как и сейчас, в меньшинстве. Не меньше, чем распутниц (хотя иногда они совмещали в себе оба влечения), было тех, что являлись страстными почитательницами искусства, религии или литературы. Стихи Сулытиции удостоились чести дойти до нас в составе поэтического сборника Тибулла; они в высшей мере чувственны, но так как поэтесса посвятила их мужу, мы можем счесть их даже добродетельными{972}. Подруга Марциала Теофила была философом, подлинным знатоком стоической и эпикурейской систем. Иные римлянки занимались благотворительностью и служили обществу, дарили своим городам храмы, театры и портики, а в роли покровительниц коллегий оказывали своим подопечным существенную материальную помощь. Одна из ланувийских надписей свидетельствует о существовании curia mulierum — «совета женщин»; в Риме имелся conventus matronarum; возможно, в Италии существовала национальная федерация женских клубов. В любом случае, после произведений Ювенала и Марциала мы почти разочарованы, найдя в Риме так много хороших женщин. Вспомним Октавию, которая была верна Антонию, несмотря на все его измены, и преданно воспитывала его детей от других женщин; ее любящую дочь Антонию — чистую вдову Друза и превосходнейшую мать Германика; Маллонию, публично порицавшую Тиберия за его испорченность, а затем покончившую с собой; Аррию Пету, которая, после того как Клавдий приказал Цецине Пету умереть, вонзила кинжал себе в грудь и, умирая, передала оружие мужу с утешающими словами: «Это не больно»{973}; Паулину, которая пыталась умереть вместе с Сенекой; Полипу, которая, после того как Нерон предал казни ее мужа, пыталась уморить себя голодом, а когда тот же приговор был вынесен и отцу, покончила с собой вместе с ним{974}; Эпихариду — вольноотпущенницу, которая вытерпела все пытки и не выдала участников заговора Пизона; бесчисленных женщин, которые прятали и защищали своих мужей в годы проскрипций, шли вместе с ними в изгнание или, как Фанния, жена Гельвидия, не жалели ни сил, ни денег и рисковали собственной жизнью, пытаясь спасти мужа. Только этих немногих примеров достаточно, чтобы затмить всех проституток Марциала и все остроты Ювенала.

За этими героинями — сотни тысяч безымянных жен, чья супружеская верность и материнское самопожертвование позволяли сохраниться устоям римской жизни. Древние римские добродетели — pietas, gravitas, simplicitas — взаимная привязанность детей и родителей, трезвое чувство ответственности, чуждость расточительству или позерству — по-прежнему оставались достоянием римского семейного быта. Просвещенные и здоровые семьи — как те, что описаны в письмах Плиния, — не свалились с неба при Нерве и Траяне, а молча пережили эпоху тиранов; они сохранились, несмотря на императорских соглядатаев, низменность толпы, пошлость полусвета; мы можем заглянуть в сокровенное существование этих домов, читая супружеские эпитафии или слова прощания родителей с детьми. «Здесь, — гласит одна из надписей, — покоится прах Урбилии, жены Прима. Она была для меня дороже жизни. Она умерла в двадцать три, пользуясь общей любовью. Прощай, утешение мое!» Другая эпитафия: «Моей милой жене, с которой я прожил восемнадцать счастливых лет. В память о любви к ней я поклялся никогда не жениться вновь»{975}. Мы можем представить себе этих женщин за их домашними делами — они прядут шерсть, бранят и воспитывают своих детей, отдают приказания слугам, тщательно распределяют свои скромные средства и вместе с мужьями преданно почитают домашних богов. Несмотря на всю свою безнравственность, именно Рим, не Греция, поднял значение семьи на новую высоту.

IV. ОДЕЖДА

Если судить по нескольким сотням статуй, мужчины эпохи Нерона отличались от римлян республиканского времени более мягкими чертами лица и большей полнотой. Власть над миром придала многим из них характерную серьезность и стойкость, они скорее устрашали, чем внушали любовь. Однако еда, вино и изнеженность округлили фигуры многих других — увидев этих, Сципионы задохнулись бы от возмущения. Они по-прежнему брились, или, вернее, позволяли брить себя брадобреям (tonsores). Первое прикосновение бритвы было для молодого человека праздником. Часто сбритые в первый, раз волосы благочестиво посвящались божеству{976}. Обычные римляне следовали республиканской традиции и стриглись коротко, иногда чуть ли не наголо, хотя все чаще на улицах можно было встретить денди с длинными завитыми волосами; Марк Антоний и Домициан изображаются именно так. Многие носили парики, некоторые закрашивали свои плеши{977}. Все сословия, как дома, так и на улице, носили простые туники или блузы; тога надевалась только в торжественных случаях — их носили клиенты на приемах своих покровителей, патриции в сенате и зрители на играх. Цезарь носил пурпурную тогу как знак своего высокого сана; многие должностные лица подражали его примеру; однако вскоре пурпурное облачение стало привилегией императоров. Тогда не носили раздражающих тело брюк, не знали, что такое неуловимые пуговицы или собравшиеся в гармошку чулки: но во втором веке мужчины начали оборачивать свои ноги фасциями, или лентами. В качестве обуви могли выступать сандалии — кожаные или пробковые подошвы прикреплялись к ноге на японский манер при помощи ремня, пропущенного между большим и вторым пальцами ноги, — или высокие, сделанные целиком из кожи или из кожи и ткани, туфли, которые составляли обычно единый ансамбль или synthesis с тогой.

Римские женщины ранней Империи, какими мы видим их на фресках, статуях и монетах, очень напоминали женщин Соединенных Штатов начала двадцатого столетия, за исключением, правда, того, что почти все они были брюнетками. Их фигуры были довольно стройными, а платья придавали их походке какое-то гипнотическое очарование. Они знали, насколько полезны солнце, физические упражнения и свежий воздух; иные из них занимались гантелями, иные — плаванием, некоторые сидели на диете. Остальные предпочитали носить корсеты{978}. Женские волосы обычно зачесывались назад и завязывались в узел на затылке (часто этот узел поддерживался сеткой) и украшались лентой или бантом. Моды более позднего времени требовали от женщин носить высокие прически, которые закреплялись при помощи металлических нитей; иногда это были просто белокурые парики из волос, поставлявшихся германскими девушками{979}. Женщина, следившая за требованиями моды, могла часами заставлять нескольких своих рабов маникюрить ей ногти или укладывать прическу{980}.

Косметика была столь же разнообразна, как и сегодня. Ювенал считал, что одна из важнейших технологий его эпохи — это институт косметологии; врачи, царицы и поэты посвящали этому предмету обширные трактаты{981}. Будуар римской леди являлся настоящим арсеналом косметических инструментов