Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

С ним должен был бежать и мой хороший друг Абдулла Али-Казий (по происхождению – черкес по отцу, татарин по матери). Я знал о побеге. Абдулла работал не на заводе, а на стройке. По задуманному плану его карточку должны были закинуть сегодня в нашу бригаду, но цепочка где-то не сработала, карточки его не оказалось на вахте, и он был задержан. До сих пор стоит он у меня перед глазами, вцепившийся руками в железные прутья ворот…

Казах – парень бывалый, дороги знает, литовец – классный шофёр. По плану они должны были ликвидировать водителя самосвала, Зонегин и Толя залегли бы в кузове. В летнюю пору кирпич везде позарез нужен, поэтому машины шли непрерывным потоком. Гружёные самосвалы проходили досмотр на вахте между двумя шлагбаумами. Солдаты-досмотрщики запрыгивали в кузов и острым ломом ковырялись в кирпичах, тщательно производя проверку. Но машин много, и иногда взмыленные солдаты даже не опускали шлагбаума. Наши беглецы рассчитывали именно на это. Выехав за ворота, они прямиком направили самосвал на солдат… На мгновение растерявшись от неожиданности, те расступились, а машина тем временем уже далеко от завода… Наша бригада укладывала блоки кирпичей в карьере. Сердце моё готово было разорваться, когда я услышал выстрелы. Успели или нет? Маршрут у ребят один: добраться до города и там раствориться в толпе. Но дорога туда проходит как раз мимо нашей зоны. Услышав выстрелы со стороны завода, солдаты-охранники на каланче заметили мчащуюся во весь опор машину и подняли тревогу. Толя оказался ранен, радиатор в машине пробит, вода вытекла, до города уже не добраться, раненый Кузовкин умоляет ребят бежать, сам остаётся лежать в кузове. Тут шофёр самосвала, до этого лежавший смирно под двумя здоровыми задами, вскакивает на ноги и, пытаясь изобразить из себя храбреца, начинает избивать Кузовкина. «Кто сбежал? – кричат солдаты. – Куда побежали? Говори адреса!» Толя оказался избит насмерть.

В течение недели были пойманы и остальные. Самым последним привезли казаха. Вовек мне не забыть этого сильного, крепкого приветливого парня, теперь подвешенного за руки к столбу и почти не касающегося земли ногами. Наказали как раба, совсем по фильму «Рабыня Изаура»28! Все беглецы были подвешены таким образом в назидание нам, оставшимся…

Мой лучший друг Анатолий Кузовкин, белолицый, по-мужски красивый, с кучерявой короткой бородкой, убит молодым! По-дружески посмеиваясь, он называл меня «разночинцем». Кто помнит о тебе сегодня? Остался ли на этой земле человек, тепло вспоминающий тебя? Жив ли ты, отчаянный парень Зонегин? А богатырь-литовец? Может, сегодня ты принимаешь участие в митингах «Союдис» а?..

Я помню вас, мои милые друзья: умерший от болезней в лагере Теодор Августович Цеплитис, Жанс Матисович Миезис, который в шутку называл меня «брат ты мой, кузнечик». И если первого можно было назвать Робинзоном29, то второй был его Пятницей. Никогда не забыть профессора Ростислава Ивановича Илечко, знавшего более двадцати языков! А познакомивший меня со стихами Мандельштама30 и произведениями Гумилёва31 Сергей Сергеевич Козлов-Куманский32! А ярославский татарин Мигдат Динмухаметович Салахутдинов!

Сегодня вы по-мужски бросаетесь в мои объятия, а я, осторожно ступая, ищу наши общие следы. А завод ещё стоит, ещё жив; правда, стал маленьким, приземистым, уныло потонул в грязи и кучах раствора. Направо первая очередь гофмановских печей. У покосившейся двери свален в кучу кирпич, но какой-то почерневший. В наше время кирпич был белый-белый, а звенел не хуже гжельского фарфора. Выходит, со временем глина потеряла свои лучшие качества, шихта[17] стала не та… Стараясь ступать неслышно, иду вдоль рельсов, что ведут к самому печному отверстию. Здесь был бригадиром длинный худощавый бандеровец. Имя его тоже забылось. Бригадиром другой головной печи был русский парень Пётр Скороходов. Гитарист! Он почти все стихи Есенина33 переложил на музыку. За Петром, словно тень, всегда незаметно ходил старик Авдей. Дядю Авдея все единодушно прозвали «кардиналом». Я видел от вас только добро, живые трепетные души! Сегодня здесь никого, тихо. Всё засыпано вековой пылью, словно пеплом. Такой пыли больше нигде не встретишь. Она течёт, как вода. В ней следы затягивает мгновенно… Не иначе, как дьявол постарался, чтобы здесь не осталось следов. Когда-то на мельнице даже между брёвень оседала белая пыль. Гариф Ахунов34 назвал её «мучной пылью» и ввёл в наш язык. А эта пыль страшная, мёртвая… Она способна поглотить и слёзы, и кровь. Радуясь тому, что кругом безлюдно, я направился в прессцех, где некогда длительное время работал, дозволяя пыли поглощать свои следы…

Что ж, пусть цех немного подождёт, рука устала писать, впору немного отдохнуть. Сегодня двадцать первое августа, одиннадцать часов дня. Приехал девятнадцатого, вчера весь день был в Актасе. Вернувшись, засел писать дневник. Сегодня, делясь впечатлениями, продолжаю. Прошлой ночью выспаться не удалось, китайцы или ещё кто праздновали до утра. Пытался покемарить днём, но сон не шёл, видно, я оставил его в Казани. Встал с тяжёлой, больной головой. Бывают же такие шумные гостиницы! Отовсюду раздаются какие-то дьявольские звуки, ей-богу! Неужели предстоит ещё одна кошмарная ночь? С утра носятся по коридорам, кричат и переговариваются друг с другом в открытые нараспашку двери, словно в тёмном лесу блуждают. Разузнал, что эти непоседливые люди – китайцы, строят здесь больницу. Сначала калечат людей, а потом собираются строить лечебницу, ну и дела!..

Ночь прошла более или менее спокойно. Китайцы пили, пили, затем куда-то исчезли. В час ночи зазвонил телефон. Бойкие девочки спросили: «Такси вызывали?» И тут же громко рассмеялись. Здесь, в окрестностях гостиницы много странных людей. Коренные жители, городские парни собираются именно здесь, у гостиницы, на скамейках. Сидят подолгу, никуда не торопятся, никого не ждут. Я стараюсь вернуться до восьми вечера. Вхожу в номер, запираюсь, и дело с концом! Тем не менее вчера попал в историю, поэтому отвлекусь от кирпичного завода.

Поужинать я решил в ресторане. Впервые со дня приезда. Пришёл в шесть, оказалось, открывается в семь вечера. Решил прогуляться до центрального универмага. Он неподалёку, напротив гостиницы. Отправился в путешествие в неудобной обуви и теперь страдал. Что поделаешь, к тому же приходится много ходить пешком. В семь поднялся чуть ли не по винтовой лестнице снова в ресторан, смотрю, у самого ближнего столика одиноко сидит человек. Казах лет тридцати-тридцати пяти, хотя могу и ошибиться, поскольку трудно определить возраст казаха по внешнему виду, пока не приглядишься лучше. Тут подошла ко мне официантка, какая-то вся помятая, с палёными ресницами и безобразно толстая. «Мужчина, вы одни?» – сурово поинтересовалась у меня и без лишних разговоров усадила за