Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Гревсу), М. Левдикова, А. Савицкая, А. Тихонравова, Завадская, Тургенбекова, Т. Казакова, И. Уткина, О. Добиаш, Прохорова, Котляревская, Красильникова, Н. Нилло, А. Мелентьева, Е. Матерно, О. Виноградова, З. Чернякова, Бурэ; четыре человека – Ступина, Кремлева, Киселева и Исаева – не подписались, так как часто бывают на курсах. Значит, на вечере было 42 человека.

Никто не возразил против проекта адреса Карееву, и он был принят молчаливым согласием всех присутствовавших, причем привычка Д-аш первенствовать дошла до смешного: когда всех присутствовавших надо было ознакомить с моим проектом этого адреса и вообще сообщить о предполагаемом внешнем виде адресов – она, с моих слов, развязно начала сообщать присутствовавшим об этом, хотя сама хорошо ничего не знала, и только под конец просила меня объяснить подробнее. А проект адреса она просто взяла у меня, говоря, что сама прочтет его: «Мне сделать это будет удобнее, нежели вам». Я только усмехнулась и плечами пожала – до каких мелочей может дойти честолюбивый человек! Она сама не понимала, как это было смешно с ее стороны читать то, что не она писала, не будучи никем уполномоченной брать у меня бесцеремонно мое же создание…

Адрес Гревсу до сих пор еще не составлен, несмотря на то что давно бы надо сделать это. В сравнении с ученым слогом Д-аш – адрес Карееву написан так ясно, просто и кратко, что не только никто ничего не возражает, но даже мне самой иногда кажется, не чересчур ли это просто, – не лучше ли было бы написать иначе, более изящно? Адресы эти стали моим детищем… Я не могу доверить никому переговоров с Шнейдер. Третьего дня Ки-ва ходила вместо меня, но она так грубо не поняла идей художницы, что передала все в извращенном виде, и мне стоило немалого труда среди этой путаницы понять истинные мысли художницы.

27 сентября

Заказала сегодня диплом, по счету 59; 22 (с математичками) – кончили весной, 37, значит, – осенью. А всех нас было принято на первый курс – 150 человек исторического отд. и 50 математичек. Допустим, что ушло 40 человек, все-таки осталось – 160. Где же остальные 100? Исключены, ушли после этой истории.

28 сентября

Надо спешить с приведением в исполнение планов, над которыми я давно думала…

Сперва я решила поехать в деревню, заниматься физическим трудом, изучать народную жизнь, заниматься с крестьянскими ребятами, отдохнуть – и так жить, до весны, а потом уехать за границу. Приведение в исполнение этого плана затрудняется только тем, что у меня нет ни одного знакомого помещика, не к кому ехать в имение, а забраться в глухую деревню и жить по-крестьянски, да еще учить детей без надлежащих «разрешений» – это значит наверняка подвергнуть себя надзору бдительной ярославской полиции.

Другой план – делать попытки проникнуть на поприще юридическое. Подать прошение на Высочайшее имя Государыне Александре Федоровне о разрешении сдавать экзамены параллельно со студентами-юристами. – Этот план, разумеется, не столько практический, сколько теоретический: мне не разрешат никогда быть адвокатом, но к небольшому ряду женщин, добивавшихся этого права, – пусть прибавится еще одно имя. Надо быть хоть застрельщиком, если судьбою не суждено принять участие в настоящем сражении. При этом нельзя забывать, что уже 30 лет назад три женщины добивались высшего сельскохозяйственного образования. Им было отказано. Через 30 лет вопрос не только поднят, он уже решен в утвердительном смысле, и скоро возникнет Сельскохозяйственный институт. Так и здесь. Отчего же не проложить женщине новый путь?

Или: ехать за границу теперь же, на осенний семестр – запасшись, конечно, рекомендательными письмами профессоров. Затруднение только одно – денежное, так как я ничего не хочу просить у матери.

Или: остаться здесь, практиковаться в школах и продолжать занятия по русской истории у Лаппо-Данилевского. Это – самый простой, не представляющий никаких затруднений план; практически даже очень полезный, так как дает мне возможность приобрести необходимый педагогический навык. И на этот раз препятствием является только моя личная воля.

Я всегда говорила, что для меня по окончании курса не так будет важен вопрос «что делать», а «как делать», так как я уже при поступлении решила быть народной учительницей. Теперь же оказывается не то: мои воззрения на религию делают для меня невозможным не только поступление на казенное место, но и открытие собственной школы в селе, где так близко приходится сталкиваться с «батюшкой» и чуть ли не быть под его надзором!

Вот и еще план: открыть частную гимназию в Ярославле, с солидною программою и с педагогическим персоналом исключительно из курсисток. Такая гимназия необходима, так как у нас всюду раздаются жалобы на недостаток вакансий в обеих гимназиях, конкурс с каждым годом увеличивается. Дело только в деньгах… А было бы хорошо, очень хорошо.

Словом, я в конце концов очутилась в затруднительном положении. Изобретательный ум создает один план за другим, – точно утешить хочет за то, что по окончании курсов все-таки являешься не вполне свободным человеком.

12 октября

На днях, в приемный день, я отправилась к министру юстиции, как к высшей инстанции для выяснения вопроса, хотя и знала заранее, что мне будет наверное отказано.

Никогда в жизни я не бывала ни в каком министерстве. Поднимаясь по лестнице большого дома Министерства юстиции на углу Екатерининской улицы, я ясно ощущала ту атмосферу казенщины, казарменности, которую мужчины с таким необыкновенным искусством вводят всюду, где только простирается их власть. Поднявшись во второй этаж, на длинной площадке я заметила, как одна из дверей была отворена и из нее входили и выходили одетые в полную форму чиновники… – Где приемная? Мне сказали – здесь, и я прошла в эту же дверь. Высокая комната в одно окно была полна народом. В следующей большой комнате было несколько дам смиренного, запуганного вида с прошениями в руках; все они были немолоды, иные стары. За столом сидел молодой человек и записывал фамилии. Пришлось сказать ему свою. Несколько мужчин сидело у стены на стульях, другие ходили по комнате и разговаривали. Я встала у дверей. Ни один из сидевших не тронулся предложить мне свой стул. Очевидно, здесь, в присутственном месте, эти господа забывали свою пресловутую «вежливость к дамам» и, видя в них только смиренных просительниц, не стеснялись. Среди сидевших в мундирах я заметила одного молодого, миловидного брюнета во фраке и почему-то подумала, что, наверно, он умеет ухаживать за барышнями, а вот здесь, небось, – сидит и не уступит места.

Я с любопытством наблюдала. Мундир, некрасивый, одного покроя, придавал всем чиновникам какой-то однообразный, казенный вид: это были точно ходячие присутственные места.