250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

– Никак нет, ваше высокопревосходительство; надо подготовить артиллерией так, как мы этого не делаем и не умеем.

– Ну а привилегией нашей армии считается бой грудью, – ответил Алексеев таким тоном, что видна была вся глубина трагедии, внутренно переживавшейся им в тот момент в сознании, что выучка армии совершенно извращена в мирное время.

Когда Ермолаев доложил, что купил по расчету на корпус особые приспособления для перехвата всех телефонных переговоров противника, действующих за 4 версты от его проводов, и, мало того – привез с этим грузом солдата французской службы, нашего подданного, эмигранта, как одного из изобретателей этого важного военного открытия, Алексеев сказал: «Да, это интересно» – и ничего больше. Так все привезенное и лежит, а солдата, видя, что он… не нужен, Ермолаев отпустил к родным…

По-моему, именно во время беседы с такими людьми, как Ермолаев, Алексеев видит, что самому всего не сделать, поручить некому, и понимает всю трагичность положения своего и русской армии, сознает неизбежную гибель, но молчит, страшась своих мыслей.

Когда Пустовойтенко выслушал Ермолаева, то нашелся только заметить: «Да что же у них техника? А разве у нас нет людей для этого?» Как будто дело только в людях, которые будут делать, а не в тех, которые будут им приказывать, и не в общем нашем военном, политическом и социальном строе. Все, все задушено петлей самодержца, могущего хохотать и паясничать через пять минут после доклада о бесплодной гибели десятков тысяч людей. Так все задушено, что сидишь иногда и ждешь, вот-вот позовут тебя и скажут: «Надо арестовать этого олуха. Вы готовы?»

► Я был так потрясен рассказом и документами Ермолаева, что по его уходе побежал в штаб, чтобы получить возможность устроить в печать первую главу доклада Кривенко и открыть наконец глаза России на своего союзника. Но достаточно было войти в комнату Ассановича, чтобы понять то, что уже поняли все приехавшие члены комиссии, – не нам мечтать о деле… «Да, конечно, это интересно, но для чего? Что нам, собственно, беспокоиться? Пусть об этом хлопочет генерал По…» – вот ответ Ассановича и его товарищей по Генеральному штабу. Я пробовал доказывать, но вспомнил, что мне час назад сказал о себе и товарищах Ермолаев: «Мы только теперь, приехав в Ставку, понимаем, что вся наша поездка была совершенно бесполезна для армии; все, что мы написали, напечатают, чтобы внешне оправдать казенный расход, даже разошлют кое-кому, но все это никому не интересно». С снисходительностью взрослого к шалостям ребенка указал мне полковник Кудрявцев на лежавшие перед ним доклады Баклунда и Веденяпина и сказал: «Вот они понаписали, да что толку-то? Напечатаем…»

► Кстати еще к «полевению». Все члены Ермолаевской миссии были если не правыми, то очень к ним близкими; теперь Ермолаев говорит уже о том, что он далек от своих точек зрения, что понимает, как после этой войны должна восторжествовать мировая демократия и понять отрицательную роль империализма, ведущего нации на преступный убой… Веденяпин сказал ему как-то, что теперь его рота или батальон не будет расстреливать народ, за это он ручается своим честным словом… О неизбежности революции говорят очень многие; она ясна, как близкий факт, формы которого пока совершенно неясны.

► По мнению Ермолаева, наша последняя Буковинская операция показала, что, дав немцам укрепиться, нам надо забыть о своей «груди»; так мы с весны уложим все 6 000 000 без всякого успеха…

► Сегодня прибыло управление полевого генерал-инспектора артиллерии в числе 8 офицеров и 3 генералов, а на днях прибудет и великий князь Сергей Михайлович.

► Прапорщик Орлов (наш следователь) получил сегодня от начальника штаба предписание для производства трех серьезных следствий: по Новогеоргиевской крепости, об австрийском полковнике Редле и по разработке «вопросов», обнаруженных на Юго-Западном фронте в области шпионажа.

► Сегодня Ассанович заявил мне, что решил просить Пустовойтенко освободить его от Бюро печати, так как все равно делать нечего, а какая-то ответственность все-таки лежит. Он даже просил меня, в личное ему одолжение, пожаловаться на него и доказать его неумение вести это дело. Итак, я опять буду кому-нибудь передан… Нет, теперь я буду молчать как рыба и сам ничего не буду создавать. Мое дело наблюдать, как офицеры Генерального штаба понимают роль печати в настоящее время. До чего все это беспросветно, бестолково и безумно! О бесчестии говорить уж вовсе не приходится: понятия народной, коллективной чести у этих людей нет совсем, они понимают ее максимально в виде чести мундира, которая не мешает воровать, продавать, лакействовать.

26-е, вторник

Жилинский телеграфирует, что в Дураццо сейчас 12 000 сербов, в Валоне – 35 000, на Корфу перевезено до 6 февраля (нового стиля) включительно 78 000, в пути в море 7000. Королевич Александр прибыл в Корфу 6 февраля. Перевозится ежедневно по 13 ООО. «Состояние духа нижних чинов хорошее, а офицеров удрученное».

► Н.П. Иванов телеграфировал, что, согласно постановлению совещания в Ставке 25 ноября, с 1 по 23 января включительно в магазины его фронта должно было поступить, а вместо того поступило (вагонов):

► Алексеев просил сегодня по прямому проводу дежурного флигель-адъютанта спросить царя, может ли он поехать на два дня в Смоленск на свадьбу сына. Царю «благоугодно было» ответить: «Пусть едет, конечно».

► Начальник дворцовой полиции Герарди не любит Распутина и потому не двигается в чинах и должностях, имея помощника старше себя по чину. Вообще же все служащие при дворе с посторонними о Распутине просто молчат как убитые.

Алексеев уехал в Смоленск. Связь установлена.

27-е, среда

Телеграммы дипломатического содержания, получаемые начальником штаба от министра иностранных дел и других чинов министерства, согласно инструкции для дежурных офицеров, должны передаваться для сведения в копии князю Кудашеву. Однако установилась сноровка, наивно объясненная Ассановичем, по которой передача делается всегда попозднее, «чтобы дипломаты узнавали не так скоро, а то что-нибудь намудрят»…

► Интендант, заведующий покупкой и гоньбой скота на одном из фронтов, недавно купил у Фаберже колье.

– Дайте мне порядочную вещь, – сказал он, придя в магазин.

– В рассрочку?

– Зачем? На наличные.

– Так тысяч на пятнадцать?

– Нет, подороже.

Купил в 100 000 и оставил какую-то карточку с адресом – словом, попался. Теперь производится следствие.

► Кстати приведу письменный рассказ одного земца: «С августа по ноябрь 1914 г. мне была поручена организация поставки киевскому интендантству около полумиллиона пудов хлеба для армии. Несколько раз пришлось побывать в интендантстве, и дело было налажено,