Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

разослана аналитическая записка наркома, Политбюро быстро прислало ему инструкции. Советское правительство, а по сути Сталин, заявило о готовности выполнить обязательства перед Лигой наравне с другими государствами. Также Литвинову велели придерживаться независимого советского курса и ни при каких обстоятельствах не вести себя так, как будто СССР подчиняется Великобритании. «Не проявляйте большей ретивости в санкциях, чем другие страны, и сохраняйте по возможности контакт с Францией»[1021]. Хоть Сталин подверг критике поведение Литвинова в сентябре в Женеве, однако он придерживался его политики, пытаясь не навредить отношениям СССР с Францией и Великобританией, а также, насколько это возможно, с Италией.

5 октября новый итальянский посол в Москве барон Ароне ди Валентино нанес визит Литвинову и попросил его прояснить советскую политику. Дипломат подверг критике Лигу Наций, сказав, что она действует в интересах лишь нескольких стран, а возможно, даже всего одной. Барон пожаловался на Великобританию, которая не понимает итальянскую психологию и сочетает переговоры с угрозами. «Нашу линию поведения, — ответил Литвинов, — нельзя смешивать с английской, хотя бы эти линии в отдельные моменты пересекаются». Далее он сказал следующее: «Цель Англии — не допустить политического и, в особенности, военного господства Италии в Абиссинии, и она готова пустить в ход все средства — дипломатические и иные, — чтобы добиться своей цели. У нас же никаких целей в Африке нет. Нам безразлично, кому будет принадлежать Абиссиния — Англии или Италии, хотя с точки зрения справедливости, может быть, надо было бы отдать предпочтение Италии как обделенной колониями. Мы не можем, однако, становиться и на эту точку зрения, ибо мы против всей системы колоний. Это не значит, что мы как государство должны активно вмешиваться в колониальные споры третьих государств, и пока эти споры и конфликты происходят вне Лиги, мы в них не вмешиваемся. Наша заинтересованность появляется лишь с момента постановки вопроса в Лиге. Мы хотели бы и стремимся сделать из Лиги инструмент мира, и с этой целью мы в Лигу и вошли. Мы чувствуем, что пассивность Лиги, в случае войны между двумя ее членами, пассивность, один раз уже имевшая место, при повторении будет означать гибель Лиги, что было бы поощрением для агрессивных стран. Мы поэтому хотим, по крайней мере, выполнить лояльно наши обязательства в качестве члена Лиги».

Так Литвинов объяснил советскую политику, оставив дверь открытой для восстановления хороших итальяно-советских отношений. К сожалению, часть итальянской прессы не оценила тонкости советской позиции. «В Риме должны понять, — добавил Литвинов, — что если бы мы не были заинтересованы в сохранении наилучших отношений с Италией, или если бы перед нами на месте Италии была бы другая, враждебная страна, я говорил бы в Женеве совершенно иным языком и проявлял бы совершенно иную активность. Мне кажется, что мы делали в Женеве минимум того, что мы обязаны были делать». Литвинов добавил, что, несмотря на некоторое давление, СССР продолжит экономические отношения с Италией, «чего, к сожалению, в Риме отнюдь не оценили». Когда Валентино уходил, настроение у него было уже лучше[1022].

Вскоре Литвинов вернулся в Женеву, чтобы направлять советскую политику в гуще конфликтующих интересов и столкновений, особенно между Францией и Великобританией. Все были на грани срыва. Литвинов сообщил, что ссора между этими двумя странами уже улажена, по крайней мере, на время. Лаваль все еще пытался помириться с Италией. Великобритания не хотела об этом даже слышать[1023]. Хотя Литвинов не говорил этого вслух, но казалось, что единственный политик, извлекший выгоду из абиссинского беспорядка, был Гитлер. Когда Каганович и Молотов предложили пересмотреть «неверные» политические идеи Литвинова, Сталин ответил, что его изначальные «тезисы» были слишком общими, и их могли неверно интерпретировать. Наркому стоило придерживаться курса, о котором он говорил во время последней речи в Женеве, и следить за тем, чтобы ни у кого не сложилось впечатление, что советской политикой управляет Великобритания[1024]. Литвинов сообщил примерно то же самое Валентино перед тем, как уехал в Женеву. В инструкциях Сталина, которые он отправил Молотову и Кагановичу, уже не было сарказма, и он убрал слово «неправильный» из телеграммы, которую они предлагали отправить Литвинову. В критике не было никакой нужды. Литвинов пытался справиться с очень непростым делом.

Что касается санкций, некоторые страны не хотели полностью их придерживаться, например Франция, другие вообще не были готовы к сотрудничеству. Литвинов предупредил Потемкина в Женеве, чтобы он не выказывал слишком сильный энтузиазм, когда будут обсуждаться жесткие меры против Италии. Лаваль все еще пытался поддержать Рим, всячески препятствуя введению санкций. Франция и Великобритания серьезно поссорились за пределами Женевы из-за французской поддержки в случае, если на ВМС Великобритании нападет Италия. Англичане прямо задали вопрос французскому правительству, но Лаваль уклонился от ответа. Чтобы усилить свою позицию, он мобилизовал «правую и фашистскую прессу», которая «вероятно, получила для этой цели стимуляцию материального характера» из Италии. У французского МИД также был специальный бюджет на подобные цели. В прессе разразилась яростная кампания против Великобритании, на которую британские газеты ответили тем же. Английский МИД также выразил свой протест. В борьбу вступил Эррио и его сторонники — «вся оставшаяся пресса» ругала Лаваля за разрушение англо-французских отношений. Как сказал Литвинов, «Лаваль сам испугался результатов кампании, которая перехлестнула его собственные стремления, и ему с трудом удалось остановить ее». Эта ссора могла ускорить падение правительства Лаваля и замену его на Эррио, чего очень боялась «правая» пресса.

Французское верховное командование также давило на Лаваля, организовав встречу с Вейганом и Манделем. Они упрекнули его в том, что из-за него Франция попала в изоляцию, и предупредили, что если он рассчитывает на соглашение с Германией, то ему стоит хорошо об этом подумать, так как Великобритания его опередит. Судя по тому, что слышал Литвинов, «Лаваль будто бы расхохотался, давая понять, что он уже опередил Англию». Однако нарком не окончил свой отчет. Лаваль, обеспокоенный полученным предупреждением, спешно отправил в Берлин своего друга — журналиста Фернана де Бринона, — чтобы он прояснил позицию Германии. Судя по последним сообщениям из Парижа, его миссия провалилась. Лавалю наконец пришлось положительно ответить на просьбу британцев оказать поддержку их ВМС. Однако полемика между Англией и Францией «значительно ослабила значение возможных военных санкций против агрессора»[1025]. Отчет Литвинова, безусловно, лил воду на мельницу сталинского цинизма, однако, несмотря на то что он все еще был в отпуске на юге, в письмах больше Абиссинский кризис не упоминался.

2 ноября Литвинов предоставил Сталину «тезисы» о влиянии данной ситуации на советские