Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

— ставит вопросы возле спорных мыслей, в четвертых — перечеркивает текст, видимо, не принимая его по сути, в пятых — выражает свое восхищение словесно — «прекрасно», в шестых — будто размышляет вслух: «А всякое учение на тех же основаниях?» Есть пометки полемического содержания: «Неверное толкование текста начала и конца „Главное тебе“». В некоторых — заметно резкое отмежевание Толстого от Соловьева: «Беда», «Ай-ай». Неоднократно встречается загнутый уголок, особенно знаменитый толстовский «двойной». Ряд пометок настолько специфичен, что одним комментарием здесь не обойдешься. Думается, дальнейшее изучение философско-религиозной литературы в яснополянской библиотеке писателя приоткроет завесу неведомого.

За сухими цифрами и характеристиками далекое прошлое — одно из свидетельств поиска лучшими людьми России правды о мире и душе человека. Более ста лет отделяет нас от эпохи Толстого. Но чем дальше уходим от нее, тем дороже все то, что связано с его нравственными исканиями. До сих пор так никто и не прикоснулся к священным страницам. В опись внесли, а до комментариев руки не дошли.

Пометки Толстого — это не мелочь. Они ключ к пониманию толстовской личности, смысл и значение которой в том и состоят, что она сама себя выковывала, сама сумела вырваться из замкнутого круга вседневности и подняться на такой уровень нравственного развития, который поставил ее рядом с Сократом, Буддой, Монтенем, Кантом. Пометки Толстого — это своеобразный диалог великого человека со всеми, кто жил до него и рядом с ним. Теряются временные границы этого диалога. Вечная душа вечного странника продолжается в нас.

Попробуем совершить путешествие в ту страну, где еще никто не бывал. Проводник у нас необычный — сам Лев Толстой. Необычна и цель — через символы знаков и слов понять то, что роднит и разделяет двух современников, по крайней мере, помогает приблизиться к пониманию сути споров между двумя современниками.

«Критика западной философии»

Положительное отношение писателя к первому сочинению Соловьева «Кризис западной философии» (1874) свидетельствовало о том, что оба мыслителя осознавали необходимость радикального пересмотра духовных основ современной им цивилизации, но каждый из них указал свой путь выхода из кризиса.

Для обоих христианство стало этикой всеединства, нравственной основой всего живущего. Не расходясь в понимании значения христианства для судьбы человечества, они по-разному определяли его метафизический смысл: Соловьев как «религию любви», Толстой как этическое учение о любви.

10 марта 1878 г. Толстой сообщал А. А. Толстой:

«Я вспомнил, что нынче лекция Соловьева, и лекция, как мне говорили, самая важная, и я еду на нее» (62, 392).

Это была седьмая лекция из «Чтений о богочеловечестве», действительно, одна из самых важных — о Христе как Богочеловеке.

Вся история человечества, история религиозных исканий, по убеждению Соловьева, есть постепенное возвращение человека к своей двойственной сущности. От обожествления природы (политеизм), через обожествление себя самого (индуизм), через сознание личностного бога (иудаизм) к «всечеловечению божественного начала», к Богочеловеку — Христу. Именно в нем соединяются конечное с бесконечным, относительное с абсолютным, универсальное с индивидуальным, духовное с телесным. Христианство, таким образом, вобрало в себя все предшествующие ступени религиозного развития. Особенное же состояло в «учении Христа о Себе самом, указании на Себя самого как на живую воплощенную истину»[253].

В сборнике «Дни нашей скорби» (М., 1911) содержится примечательное свидетельство епископа Никона:

«Однажды он (Соловьев. — В.Р.) встретился с Л. Н. Толстым и во время его беседы о Христе Л. Н. назвал Богочеловека своим личным врагом. Это и послужило главным поводом к разрыву между Вл. Соловьевым и Л. Н. Толстым»[254].

Думается, при всей категоричности, Никон близок к истине. В дневнике Толстого от 11 марта 1889 г. читаем:

«Обедали Сухотин и Соловьев. С Соловьевым хорошо говорил. Он придает догматам значение принципов: Богочеловечество есть не одно вочеловечение Христа, но призвание всех людей и т. п. А я говорю: я отрицал молитву, а теперь признаю. Так пойдемте навстречу друг другу» (50, 50).

Та же мысль прозвучала и в других многочисленных высказываниях писателя.

Сама идея о Христе как Богочеловеке Толстому была чужда. В «Ответе на определение Синода» он писал:

«Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством» (34, 251–252).

Двумя десятилетиями раньше он четко сформулировал свой принцип понимания мира: «Верую только в то, что разумно» («Исповедь»). Толстой совсем иначе, чем Соловьев, выстраивал систему отношений между человеком и мирозданием, человеком и Богом.

Для Соловьева Христос — посредник между Богом-отцом и Природой. Идея посредничества была краеугольным камнем его учения. Отсюда — сильное увлечение на определенном этапе жизни католицизмом, теократической концепцией, в которой ведущее место он отводил «живым и личным носителям Божественной воли», т. е. духовенству. Толстой снимал всякие преграды на пути общения человека с Богом. Человек, наделенный от рождения разумом, божественным светом, способен через самосознание, внутреннюю работу души установить связь с окружающим, познать целесообразность бытия и непосредственно, минуя каких-либо посредников, выйти на общение с Богом, неким нравственным императивом, законом жизни, разумной основой всего сущего. Ни Христос, ни кто-либо другой не могут заменить человеку его собственной активности в стремлении к добру, справедливости, благу, т. е. человек наделен свыше свободой и потому целиком должен нести ответственность за все, что он совершает в жизни.

Отвечая в 1878 г. Н. Н. Страхову на письмо, в котором тот излагал писателю суть последней лекции Соловьева о Богочеловечестве, Толстой поделился с ним своими впечатлениями о книге Ренана «Жизнь Иисуса» (кстати, она хранится в Яснополянской библиотеке и имеет пометки писателя).

«Христианская истина, — размышлял Толстой, — т. е. наивысшее выражение абсолютного добра, есть выражение самой сущности — вне форм времени и др. — Ренаны же смешивают ее выражение абсолютное с выражением ее в истории и сводят ее на временное проявление и тогда обсуждают. Если христианская истина высока и глубока, то только потому, что она субъективная истина. Если же рассмотреть ее объективное проявление, то она наравне с кодексом Наполеона и т. п.» (62, 414).

Именно такое понимание христианской истины легло в основу этической системы Толстого, его этики любви. Любовь может проявляться только в человеке и через человека. Она дана ему в ощущение от рождения. Она божественна по своей сути. Это дар Бога человеку.

«Душа человеческая, — писал Толстой в „Пути жизни“, — будучи отделена телом от Бога и душ других существ, стремится к соединению с тем, от чего она отделена. Соединяется душа с Богом все большим и большим сознанием в себе Бога, с душами же