Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

Отчеркнув фрагмент текста, Толстой на полях сделал надпись:

Прекрасно

«Мы можем знать, в чем состоит истинная жизнь, потому что хорошо знаем, что такое есть та ложная жизнь, которою мы живем. Существенная ложность ее заключается не в том, что мы ставим себе какие-нибудь обманчивые цели, — это случайность, которой может и не быть: существенная ложность всякой природной жизни состоит в том, что она, уничтожая чужое бытие, не может сохранить своего, — что она съедает свое прошедшее и сама съедается своим будущим, и есть таким образом постоянный переход от одного ничтожества к другому. Явное выражение этого свойства мы находим в непрерывной смене поколений живых существ. Старое поколение, отцы, представители прошедшего, по закону природы отдают свою жизнь всецело новому поколению, которое также не может сохранить ее в себе, но, становясь настоящим, само вытесняется будущим поколением и так далее до бесконечности. Такая безостановочная передача из рода в род смерти под личиною жизни есть явно ложное существование, и бесконечность этого процесса есть дурная бесконечность» (курсив Соловьева. — В.Р.; ХIХ).

Первая книга (вступительная во всё сочинение. «Разбор главных предрассудков против теократического дела в России») из пятикнижия «Истории и будущности теократии» была разрезана на одну треть (начало). В ней Толстой сделал только одну пометку, очень важную, и о ней речь пойдет ниже.

На две трети была разрезана вторая книга «Первоначальные судьбы человечества и теократия праотцов» и содержит тоже только одну пометку. Толстой подчеркнул словосочетание «истинный авторитет».

«Во-первых, существо добровольно покоряется действию Божию как верховной власти, затем оно сознательно принимает это действие Божие как истинный авторитет, и наконец оно самостоятельно участвует в действии Божием, или входит в живой совет с Богом» (с. 84).

Поставив возле этих слов знак вопроса, быть может, тем самым он обратил внимание на неудачное словоупотребление в упряжке с «действием Бога». Между человеком и Богом, согласно взглядам Толстого, иная связь, нежели принятие «истинного авторитета» Бога. По мысли писателя, душа человека — частица Божественного начала мира, она исполнитель воли Хозяина, подарившего ей способность любить. Между ней и Ним отношения далеко не рассудочные.

Не исключена возможность иного толкования этой пометки. Выбор за читателем.

Третья книга «Национальная теократия и закон Моисеев», хотя и разрезана целиком, пометками не богата. Всего одна.

После слов «Если определяющая идея Моисеева законодательства — солидарность всего Израиля в его теократической целости» — следовали отчеркивание Толстого и надпись на полях «Неправда выскочило шило в мешке» (знак после слова «неправда» отсутствует. — В.Р.), а у страницы верхний уголок был загнут по-толстовски — «вдвое».

«— заставляет истинного Израильтянина видеть брата в личном враге, то тем самым с другой стороны враги Израильского общества и его теократии должны быть истребляемы беспощадно, несмотря ни на какие личные связи и привязанности. В случае важных преступлений, подрывающих основы теократического союза (явная измена Ягвэ, склонение других к идолопоклонству и т. д.), ближайшие родные преступника должны быть его обвинителями и даже исполнителями казни» (с. 237).

Для Толстого неприемлемым было противопоставление двух позиций: утверждение «видеть брата в личном враге» и призыв истреблять «беспощадно» врагов «Израильского общества». Писатель был убежден, что такое противопоставление чуждо воле самого Бога — шило проткнуло мешок всевластия одних над другими. Толстой своей пометкой обозначил суть проблемы: Соловьев, хотя и не поддерживал такого рода противопоставление, все же не исключал в определенных случаях насилия как способа решения проблем.

Книга четвертая «Завершение национальной теократии развитием трех властей: первосвященнической, царской и пророческой — и переходом к вселенской теократии», была целиком разрезана, но не вызвала у Толстого особого интереса. Страницы не сохранили каких-либо следов чтения.

Зато последняя часть, пятая, сочинения Соловьева «Мессия и церковь. Явление Мессии и основание Новозаветной теократии. Царство Божие и церковь» была вычитана Толстым с пристрастием. На ее страницах немало его пометок.

У страницы 363 нижний уголок загнут вдвое. Заняв две трети ее правого поля, Толстой сделал запись:

Церковь в устах Хр[иста] не имеет еще то[го] значения, к. ему приписали после

Стр. 363:

«Царствие Божие составляет один добрый улов, а невод, до скончания века содержащий и добрую и худую добычу, есть видимая церковь — действительная и предметная форма царствия Божия.

Эту форму, т. е. церковь, Священное Писание представляет нам в трех главных образах, тесно между собою связанных и соответствующих трем главным моментам ее бытия.

Во-первых, церковь должна существовать на реальном основании; во-вторых, она должна жить и развиваться; въ-третьих она должна стать совершенной. Со стороны своего реального существования церковь представляется как здание, созидаемое Христом, также как град Божий, Новый Иерусалим: сей последний образ есть лишь распространение первого; со стороны своей жизни церковь представляется как живое тело Христово; наконец со стороны своего совершенства церковь является как непорочная невеста Христова» (здесь и в других цитатах курсив Соловьева. — В.Р.).

На с. 367 Толстой отчеркнул 7 строк и на полях поставил знак вопроса:

«В здании церкви общий архитектурный план есть ее иерархический строй. Церковные отношения мирянина, священника, архиерея определяются не их собственными свойствами, а лишь их местом в иерархическом строе церкви: простой мирянин может быть равен по своим личным достоинствам с высочайшим святителем, но это не дает ему никаких иерархических прав».

Казалось бы, в этой иерархии есть некий момент упорядоченности общественного устройства, утверждается равенство в достоинстве мирянина и высочайшего святителя. Но сам факт разведения людей по социальным ячейкам не мог не вызывать у Толстого недоумения. На бумаге можно утверждать все что угодно, но в самой жизни выстроить такого рода иерархию между людьми означало заведомо обречь человека на некую кем-то установленную или от рождения диктуемую зависимость от иерархического устава, делящего людей в обществе на низы и верхи.

На с. 369 возле строк —

«С другой стороны, человек не может быть в своей практической жизни предоставлен всецело самому себе, своему субъективному усмотрению и личному мнению и лишен высшего руководительства. Ибо в таком случае его послушание воле Божией не могло бы проявиться на деле, царствие Божие не имело бы в нем и для него действительного и объективного существования» —

он поставил знак вопроса и рядом с ним сделал надпись: Когда он богочеловек

Допустимы различия в истолковании сделанных Толстым пометок. Возможно, ориентиром здесь могла бы стать толстовская концепция взаимосвязи Бога и человека. У Толстого человек —