Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

«Мы знаем три главные рода греха: грех чувственной души или похоть (грех плоти): „похоть заченши рождает грех, а содеянный грех рождает смерть“; далее грех ума — самомнение или самовозношение, которое ведёт к заблуждению, а упорство в заблуждении порождает ложь и обман; и, наконец, грех собственного духа — властолюбие, которое приводит к насилию, а насилие кончается убийством. Итак, дело искушения состоит в том, чтобы эти грехи представить не грехами для духовного человека. Прежде всего является оправдание похоти, т. е. стремления чувственной природы, получающего перевес над умом и волею»[269].

Толстой подчеркнул в тексте слова «оправдание похоти». В этой же главе его заинтересовали рассуждения Соловьева об искушении плоти, ума и желания власти.

В главе «О посте» Толстой отчеркнул две страницы, в которых Соловьев поучал читателей, как надо преодолевать «нашу извращенную природу» — «воздержанием», или «постом в широком смысле» (курсив Соловьева. — В.Р.). Вот некоторые фрагменты из отчеркнутого Толстым текста:

«Есть пост духовный: воздержание от самолюбивых и властолюбивых действий, отказ от власти и славы человеческой. Этот пост особенно необходим общественным деятелям. Правило его: не ищи власти и господства; если призван к власти и господству, смотри на них как на служение. Каждый раз, когда приходится без пользы для ближних заявлять о себе, показывать своё превосходство и силу — воздерживайся от этого: не давай пищи своему самолюбию.

Есть пост умственный — воздержание от односторонней деятельности ума, от бесплодной и бесконечной игры понятий и представлений, от нескончаемых вопросов, без толку и без цели предлагаемых. Этот пост особенно необходим людям учёным, забывающим изречение старого Гераклита: многознанье уму не научает. Правило этого умственного поста: не ищи знаний без пользы для ближнего и для дела Божия. […]. Подчиняй умственную деятельность нравственным требованиям. Одним словом: не давай пищи праздному умствованию.

Наконец, третий, в собственном смысле, пост есть пост чувственной души, т. е. воздержание от чувственных наслаждений, неуправляемых и неумеряемых сознанием ума и властью духа. Основным и главнейшим видом физического поста всегда по справедливости считалось воздержание от кровавой пищи, от мяса теплокровных животных, ибо этого рода пища прямо противоречит идеальному назначению нашей физической деятельности. Истинная задача нашей чувственной жизни — возделывать сад земли — превращать мёртвое в живое, сообщать земным существам большую интенсивность и полноту жизни — животворить их. Прямая противоположность этому — умерщвлять живые существа в особенности там, где жизнь достигает наибольшей силы и напряжённости, как у теплокровных животных»[270].

Чтение этого сочинения Соловьева совпало с работой Толстого над повестью «Крейцерова соната», пьесой «Власть тьмы», а также рядом религиозно-публицистических статей.

Толстой до пронзительной остроты ощущал обреченность плоти на страдание, старение и гибель и в то же время ее роковую власть над душой человека. Человек представлялся ему средоточием полярных начал жизни, борьбы духовного с плотским. Эту двойственность Толстой и Соловьев чувствовали и в себе самих, она мучила их, оба пытались вырваться из тисков природного всевластия, искали пути преодоления телесной зависимости. Для Соловьева внутренняя духовная борьба с телесным нашла опору во Вселенском начале Церкви, в философии всеединства любви. Толстой же оставил человека наедине с Богом, отказав человеку в посредничестве церкви или иного рода социальных институтов. Проснувшись от сна, полагал Толстой, душа человека как частица Божественного целого поведет своего обладателя через «бесконечный океан добра и зла» к Царству Божию на Земле.

Сходясь в понимании двойственности человека, великие современники Толстой и Соловьев по-разному решали вопрос о диалектике плотского и духовного.

Показательна в этой связи оценка Толстым статьи Соловьева.

«Смысл любви» (1892–1894).

В. С. Соловьев. Начало 90-х гг.

«Соловьев, — сообщал Толстой Н. Н. Ге (сыну) в письме от 8 ноября 1892 г., — написал статью в „Вопросах психологии“ о смысле любви и говорит, что половая любовь есть та любовь, которая разрушает эгоизм. (Вчера мы читали); это неправда. Это также эгоизм à deux[271] вдвоем, как давно кто-то сказал. Стремится разрушить этот эгоизм только божеская любовь ко всем равная (как дождь на праведных и неправедных). И этой любви мы ищем, и она только есть жизнь, есть труд, есть усилие.

Любить любящих, милых детей это не жизнь, это изнеженность, это в котором теряешь силы. В этой любви не надо останавливаться. А вот ту, где нас не любят — врагов. От этого-то и мучает это нас, что мы чувствуем, что можем что-то сделать и не сделали. Я для себя и о себе говорю» (66, 273–274).

«Половая любовь… разрушает эгоизм» — так думал Соловьев, страдая от невозможности заменить слово «половая» каким-то другим словом, передающим высокий смысл телесного общения между мужчиной и женщиной. А Толстой, не страдая от термина, назвал половую любовь «эгоизм вдвоем» в противовес настоящей любви — «божеской любви, ко всем равной».

Позже, когда вышла в свет заключительная — итоговая, пятая, — часть работы, Толстой внимательнейшим образом прочитал ее. В оттиске из журнала «Вопросы философии и психологии» (1894, кн. 21) сохранилось свидетельство его повышенного интереса к поставленной Соловьевым проблеме. Толстой перечеркнул Х-образными линиями целый абзац, где речь шла о сексе как удовлетворении похоти тела, о сексе, представляющем собой «нравственную могилу любви». В перечеркнутом фрагменте Толстой сделал три подчеркивания:

«Как скоро жизненная сфера любовного соединения перенесена в материальную действительность, какова она есть, так сейчас же соответственным образом извращается и самый порядок соединения. Его „нездешняя“, мистическая основа, которая так сильно давала о себе знать в первоначальной страсти, забывается как мимолетная экзальтация, а самым желательным, существенною целью и вместе первым условием любви признается то, что должно быть лишь ее крайним, обусловленным проявлением. Это последнее — физическое соединение, поставленное на место первого и лишенное таким образом своего человеческого смысла, возвращенное к смыслу животному, — делает любовь не только бессильною против смерти, но само неизбежно становится нравственною могилою любви гораздо раньше, чем физическая могила возьмет любящих»[272].

Казалось бы, эти мысли должны быть близки писателю. Ими наполнены многие страницы его собственных произведений. Кстати, об этом упоминал и Соловьев в статье «Смысл любви», указывая на «Анну Каренину», «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерову сонату». Однако, перечеркнув абзац, Толстой тем самым исключил саму возможность какого-либо компромисса. Для него сексуальное общение — это необходимость продолжения рода человеческого. Весь смысл в деторождении.

Соловьев уже в начале работы занял