Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

«Этим традиционным элементом воспитания (преданием. — В.Р.) обусловлен и его прогрессивный элемент, так как нравственный прогресс может состоять только в дальнейшем и лучшем исполнении тех обязанностей, которые вытекают из предания» (596).

Хранителем преданий являлся народ, и потому после анализа философии семейной жизни Соловьев обратился к рассмотрению сущности народного начала.

«На каких основаниях, — спрашивал он себя и своего читателя, — признаем мы народность реальною силой и народ чем-то действительно единым, а не простым скоплением многих человеческих единиц? Подобный вопрос относительно семьи решается указанием на очевидную физическую связь. Относительно народа указывают на три основания».

Для Толстого проблема народа с первых страниц творчества была одной из ведущих. Естественно, что, читая сочинения Соловьева, он не мог не остановить своего взгляда на трех особенностях народа как главной социальной силы. Из трех особенностей он выделил первые две — «физическую связь» и язык.

Стр. 601:

«1) Предполагаемая физическая связь, или единство происхождения. Но это предположение имеет не только равную, но и несравненно большую силу в применении к человечеству, нежели относительно народности» (курсив Соловьева, подчеркивание Толстого. — В.Р.)

Стр. 602:

«2) Язык. Единство языка связывает говорящих им, но мы знаем, что различие языков не мешает единодушию, единомыслию и даже единословию людей» (подчеркивание Толстого. — В.Р.).

Соловьев не ограничился констатацией мысли о том, что различие в языках не мешает единению людей. Толстой обратил на это внимание и отчеркнул наиболее сложную часть в суждениях философа:

«Различие языков есть различие существенных форм душевной жизни, и это важно, поскольку каждая из таких форм представляет особую качественность души, однако еще важнее (Толстой отчеркнул вторую половину фрагмента текста)

то содержание, которое каждая из них воспринимает по-своему и которое, всеми воспринимаемое, ни одною не исчерпываемое и ни одну не исключающее, есть положительное и самостоятельное начало скрытого единства и явного объединения для всех» (602).

Эти размышления Соловьева, отмеченные Толстым, можно считать предтечей будущего содержания метаязыка, металингвистики. Тогда такие суждения носили мистический характер. Известно, что Соловьев обладал редким даром слышать в словах тайнопись смыслов. Возможно, этим даром обладал и Лев Толстой.

Последнюю особенность — историю — Толстой не выделил. Он мог бы вполне подписаться под первым предложением после цифры 3:

«3) История. Если история национальная есть основа единства народного, то история всеобщая или всемирная есть основание для более широкого, но не менее крепкого единства всечеловеческого» (602).

Но дальнейшие рассуждения философа о связи истории с религиозными аспектами жизнедеятельности народов и человечества не вызвали в Толстом особого интереса. Они могли вызвать в нем только скепсис.

Но что, безусловно, не могло не радовать Толстого, так это раздумья русского философа об общечеловеческом геноме каждого народа, живущего на нашей Земле.

Сначала на странице 604 он очеркнул фрагмент текста, содержащий указание на всеобщность бытия человечества:

«Как единичный человек имеет смысл своего личного существования только чрез семью, чрез связь свою с предками и потомством, как семья имеет пребывающее жизненное содержание только среди народа и народного предания — так точно и народность живет, движется и существует, только носимая средою сверхнародною и международною; как в отдельном человеке и чрез него живет весь ряд преемственных поколений, как в совокупности этих рядов живет и чрез них действует единый народ, так в полноте народов живет и совершает свою историю единое человечество».

На странице же 607 своим отчеркиванием справа Толстой обозначил свое родство с Соловьевым во взглядах на суть объединения людей и народов: оно должно выстраиваться на основе «нравственной организации человечества»:

«Когда говорят о сближении народов, о международных соглашениях, дружбах и союзах, прежде чем радоваться или печалиться по этому поводу, нужно знать, в чем (курсив Соловьева. — В.Р.) происходит сближение или соединение: в добре или зле. Самый факт соединения ничего не решает. Если двух соединяет ненависть к третьему — будут ли это два частных человека или два народа, — соединение их есть зло и источник нового зла. Соединяет их взаимный интерес или общее им благо — вопрос не решается и этим, ибо интерес может быть недостойным, благо может быть мнимым, и тогда соединение народов, как и единичных людей, в этом недостойном интересе, в этом мнимом благе если не есть прямо зло, то не может быть и добром, желательным ради него самого. Всякое соединение людей и народов может быть положительно одобрено, лишь поскольку оно содействует нравственной организации человечества, или организации в нем безусловного Добра».

Судя по пометкам, статья произвела на Толстого положительное впечатление. Но это вроде бы как не согласуется с его признанием в письме к жене Софье Андреевне 13 ноября 1896 г.:

«Не понравилось мне то, — что тебе статья Соловьева понравилась» (84, 273).

По всей вероятности, Толстого не столько раздражала сама религиозно-мистическая вера Соловьева в «воскресение во плоти», сколько связь ее с целями «полового общения», которое не в деторождении (так в «Крейцеровой сонате» и «Послесловии» к ней), а в телесном единстве мужчины и женщины, оно есть «покорение плоти» «ради грядущего воскресения во плоти». Это «покорение плоти» Соловьев увидел в монашестве и браке. Напомню, что возле этой мысли Толстой и поставил знак вопроса.

Не мог Толстой принять и установку Соловьева на доминирование внешних форм преобразования действительности, хотя в самой статье он нашел немало близких ему мыслей, связанных с важностью духовного преображения каждого человека.

Через шесть лет, уже после смерти Соловьева, он сделал примечательную запись в своем Дневнике:

«Часто удивлялся на путаницу таких умных людей, как Вл. Соловьев… и теперь ясно понял, отчего это. Все от того же (как и во всей теперешней науке) признания государства, как чего-то независимо от воли людей существующего, предопределенного, мистического, неизменного» (55, 286).

Последние годы жизни были для Соловьева поистине трагическими. Позади — крушение теократического царства утопии, в настоящем — неверие ни в социализм (он нравственно не обеспечен), ни в слияние религий мира, перспектива которого вырисовывалась еще менее. Признать первоосновой внутреннюю жизнь человека и в ней отыскать возможность обновления означало перечеркнуть все то, что уже было сделано за долгие годы. Впереди грезился Апокалипсис, предчувствие антихристовой эры. Духовная драма совпала со смертью.

Читая Соловьева, Толстой радовался, когда находил созвучное своим исканиям, а созвучного было немало, да и личность современника всегда вызывала живой интерес. Д. П. Маковицкий в записи от 14 января 1906 г. привел рассуждение Толстого:

«Как это странно: Алеша Оболенский управляет попами!