Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

«21. Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? 22. Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз».

И только после этого прокомментировал стихи 15–20:

«Это одно из главных и яснейших мест Евангелия совершенно потеряно по непостижимо нелепому толкованию церкви.

Сказав о том, что понятие вины есть обман, Иисус Христос учит о том, что для исполняющих его учение не может и представляться случая вины и наказаний, прощения, — что для исполняющих его учение не может быть раздора. Он говорит: если тебя обидели, один на один уговори брата, чтобы сойтись с ним; не послушает — других позови; их не послушает — всех жителей возьми в судьи; и их не послушает — оставь его, терпи обиду свою и не ссорься с ним, потому что всякое земное дело, в которое вы ввяжетесь, связывает и вашу душу и ваше отношение к Богу, и потому всякая развязка в земном деле — развязка и для души.

И вы сами знаете: если вы соединяетесь здесь на земле, во всем согласны, любовны, то тогда всякий отдает, что у него просят; потому что когда двое или трое соединены моим учением, то мое учение любви и правды и будет среди их, т. е. основанием их отношений между собою» (24, 587–588).

Вывод Толстого «всякая развязка в земном деле — развязка и для души» созвучны словам Толстого на полях стр. 387

Начало и конец слáвны Тебе (слáвны, т. е. любы. — В.Р.).

Земное отозвалось в Небесном.

Иного характера пометка Толстого на странице 388.

Чувство сарказма возникло в нем, когда он прочитал нелепое по содержанию примечание Соловьева к мысли о передаче Христом всех прав церкви действовать от его имени в жизни человечества[264].

На полях возле примечания Толстой, видимо улыбаясь, написал

Ай-ай!.

Но вернемся к началу этого раздела. Было отмечено, что в первой книге сочинения Соловьева Толстой ограничился одной пометкой. Но именно она оказалась самой значимой в сонме других пометок.

В начальных главах «Вступления» первой книги Соловьев сосредоточил внимание на «разборе главных предрассудков против теократического дела в России». Распри и раздор между славянами вызывали в нем чувство разочарования, и выход из этой ситуации он связал с превращением православной России в теократическое государство. Если не пойти по этому пути, что ждет Россию и славянские народы, куда и за кем идти.

«Итак, одно из двух, — писал он, — или утверждаемое нами восстановление вселенского церковного единства есть настоящее дело и обязанность нашей исторической жизни, или же мы должны признаться, что, несмотря на тысячелетний возраст России и на вековую работу нашего национального самосознания, не выяснился еще самый предмет нашего общего действия, так что мы не можем сказать, что же собственно нам нужно делать, куда идти, дабы осуществить самобытное призвание России, ее вселенскую идею, чтобы явить в мире смысл и разум нашего исторического существования» (10).

Толстой отчеркнул этот текст и на полях написал: Идти по звезде, по солнцу

Такой звездой, таким солнцем был для него Иисус Христос — идеал, движение к которому бесконечно. «Соединиться воедино, — утверждал он в одном из писем 1893 г., — мы все можем не около Христа, а около истины, которая наверное одна прежде всех веков. Христос для меня до сих пор совпадает с истиной, но верю я ему не потому, что он Христос, а потому, что он в истине» (66, 321).

Репродукция с портрета Л. Н. Толстого работы И. Е. Репина. 1887 г.

В уста Князя, героя «Трех разговоров», Вл. Соловьев вложил слова, которые можно часто встретить в сочинениях, письмах, дневниках Толстого.

«Воля же хозяина, — утверждал герой, — выражена в учении Христа. Только исполняй люди это учение, и на земле установится Царство Божие, и люди получат наибольшее благо, которое доступно им. В этом все. Ищите Царства Божия и правды его, а остальное приложится вам (курсив автора. — В.Р.). Мы ищем остального и не находим его, и не только не устанавливаем Царства Божия, но разрушаем его, разными своими государствами, войсками, судами, университетами, фабриками»[265].

Не соглашаясь с Князем, господин, выражавший суть взглядов, близких самому Соловьеву, определил Царство Божие как «царство торжествующей чрез воскресение жизни» — в ней увидел он «действительное, осуществляемое, окончательное добро», «всю силу и все дело Христа». Все же остальное для него — «только условие, путь, шаги». Нет и не может быть Царства Божьего без веры «в совершившееся воскресение Одного и без чаяния будущего воскресения всех». Без веры наш «печальный мир приличнее назвать царством смерти»[266].

Суть расхождений очевидна. Соловьев, воспевший Христа как Богочеловека, отверг кощунственное утверждение Толстого, что Христос — человек-пророк, в котором Божественное проявило себя в полной мере. Как и Достоевский, Соловьев считал недостаточным следование земному христианскому кодексу нравственности, ибо вне христианского воскресения и бессмертия души, бессмертия религиозно-мистического, развяжутся все узлы земного существования.

Две планеты одной культуры, казалось, сошли со своих орбит, разлетелись в разные стороны. Но так ли это? Неужто не было того, что смогло бы сохранить их единство?

Нравственные императивы христианской этики и общность взглядов на предназначение человека — вот то, что лежало в основе поисков истины двумя выдающимися современниками.

Соловьев видел в человеке проводника «всеединящего божественного начала в стихийную множественность», «устроителя и организатора вселенной», «связующее звено между божественным и природным миром». Двойственность человека представлялась ему в виде совмещения «всевозможных противоположностей» — абсолютного и относительного, безусловного и условного, вечного и сиюминутного, низменного и высокого, — одним словом, плотского и духовного.

«Человек, — утверждал он, — есть вместе и божество и ничтожество»[267].

Как индивидуальность, он отпадает от всеобщего, высшего, положительного начала. Отпадает потому, что «хочет сам овладеть божественной сущностью». В этом акте самосознания человека «сказалось его „свободное `Я`“, могущее так или иначе определять себя по отношению к двум сторонам своего существа»[268]. Но, отпав от Бога, он попадает во власть материального мира, становится одним из многих, перестает быть «духовным центром мироздания». Самость оборачивается утратой внутреннего единства и связи со всем живущим. В человека проникает зло, оно индивидуализируется и реализует себя.

«Религиозные основы жизни» (1882)

Знакомясь с произведением Соловьева «Религиозные основы жизни», Толстой обратил особое внимание на главы «О молитве» и «О посте».

В