Российский колокол №3-4 2021 - Коллектив авторов

Гостья раздражалась, подходила все ближе, нависала, окружала со всех сторон. Кире было плохо от ее присутствия, голову снова заволакивало липким туманом, в котором, как личинки комаров в стоялой воде, толклись серые нити раздражения, для которого у Киры тоже не было слова.

– В одном классе я с тобой училась! Помнишь?

Кира заставила себя поднять глаза от огромного живота, затянутого в черную с блестками ткань, из которой местами торчали вытянутые петли, и взглянула в расплывшееся лицо. Присмотревшись, она поняла, что гостье действительно может быть не сорок, а двадцать девять, и постепенно из круглых щек, из второго подбородка стали проступать смутно знакомые черты девочки, которая носила две темные косы, не была ни худой и ни толстой, а отличалась, скорее, плотным телосложением и не делала Кире ни хорошо, ни плохо. Узнав ее, Кира словно решила сложную задачу, и ей стало легче. Увидев, как разгладились черты ее лица, Николаева тоже выдохнула и улыбнулась:

– Ну слава тебе, гос-с-с-спади!

Крохотную паузу, последовавшую за этими словами, Кира приняла как настойчивое приглашение сказать что-то в ответ и прошептала, глядя на ее волосы цвета яичного желтка:

– Ты постриглась и покрасилась.

Николаева восприняла это как комплимент, губы ее растянулись в довольной улыбке, и она кокетливо махнула пухлой рукой:

– А! Давно уже. Уже привыкла. – А потом, в очередной раз с обескураживающей непосредственностью сменив тему, сказала: – Ой, я же тебе подарок принесла. Ну, чтобы поддержать, ты же понимаешь.

Большое тело Николаевой двинулось к прихожей, и жир заколыхался с боку на бок, как колышется вода в стакане, который несут в руке. Кира замерла, глядя на ее ноги: лодыжки и ступни Николаевой казались слишком хрупкими, чтобы выносить такой вес, и оттого особенно успокоительно выглядело то, что от коленей ноги расходились в стороны, словно для того, чтобы придать конструкции больше устойчивости.

Николаева вернулась, неся в руках завернутый в газетные листы заварочный чайник. Он был керамический, темно-коричневый, с черными иероглифами и драконами. Миновав гостиную, она стремительно направилась в столовую и встала там в дверях, широко, будто матрос на палубе, расставив свои иксообразные ноги.

– Та-а-ак, – протянула Николаева, – давай-ка прикинем, где он будет лучше смотреться.

Не найдя подходящей поверхности, она поставила чайник на окно, сразу за стоящей на кубе декоративной скульптурой, черным изогнутым сталагмитом, похожим на циркового котика, который готовится поймать брошенное дрессировщиком кольцо.

– Че-то как-то пусто у вас, – неодобрительно покачала головой Николаева. – Без уюта. А то стекло и железо. Как, блин, в больнице. – Она посмотрела на опустившую глаза Киру и жалостливо прибавила: – Ну, я понимаю, стиль такой. С деньгами – так надо соответствовать, да, подруга? Ну, давай меня чаем, что ль, пои. Чего так-то стоять? Надо ж сесть, поговорить. Да?

Со свойственной ей стремительностью Николаева ринулась на кухню, а Кира, прежде чем пойти за ней, скользнула к окну и посмотрела на чайник – на мину замедленного действия, чужеродный предмет, толстобокий, как его бывшая хозяйка, и такой же несвежий: его бок блестел кухонным жиром, липкими въевшимися каплями масляных брызг, в керамических складках его псевдовосточного декора спряталась слежавшаяся пыль.

На кухне с мягким звуком открылся холодильник, застучало, зашуршало, забрякало. Николаева стояла возле него на цыпочках, водя подбородком, как черная крыса. Услышав, что Кира вошла, обернулась и метнула в нее острый взгляд маленьких, слишком светлых для крысы глаз:

– У тебя что, ничего к чаю нет? А, вот!

Николаева толкнула себя вперед и зацепила в глубине, у самой стенки, коробку швейцарского шоколада, оставшегося с сороковин.

– Ставь чайник. Может, пирог еще какой есть? Или бутеры с колбасой? Печенье? Как ты тут вообще живешь?

Кира понятия не имела как. Обстоятельства изменились, новые сильные люди спустились к ней в дом из города, и она не знала их правил.

Николаева вскрыла конфеты и кивнула приглашающим жестом, словно была им хозяйкой. Кира отказалась.

– Фигуру блюдешь? – Николаева зло нахмурилась. – Так бы и придушила тебя, сучку худую. Шутка.

Она вздохнула и откусила первую конфету. Перемежая слова влажным чавканьем и шумно отхлебывая чай, Николаева рассказала о том, какими трудными и неудачными вышли десять лет ее послешкольной жизни. В университет не поступила, окончила экономический техникум, но бухгалтеров к этому времени навыпускали как грязи, и хорошей работы ей не досталось, получает двадцать пять, начальник – придурок. Пробовала устроиться на место получше, но берут только по знакомству, своих, пусть даже и дур или худых шалав, от которых тоже немного толку. На работе не ценят: мало того, что платят мало, так и премии лишили – а за что, спрашивается? Не за что вообще, и начальник орет все время, скотина. Сын – идиот. Второй класс, пишет с ошибками. Школьный психолог отправил к логопеду. Логопедша, коза драная, говорит, дисграфия, лечить надо – денег хочет, ясное дело. А где их взять, если одна паразита тянешь? Муж был да сплыл – сама выгнала, только фамилия от него и осталась, надо бы сменить, но это что же – у нее с сыном разные фамилии будут? Замуж выскочила в восемнадцать, по большой любви. Муж ее на руках носил (пока не разжирела, конечно, ха-ха), с моста в речку прыгнул, чтобы доказать, как любит, еле выплыл, правда, там не очень высоко было. Морду кому-то набил – тоже за нее.

Николаева рассказывала о муже с гордостью, потому что несчастья несчастьями, но не ради каждой ведь бьют морды и прыгают с моста. Кроме того, это подтверждало тотальную несправедливость к ней, такой особенной и неповторимой, всего мира в целом и каждого человека в отдельности.

Муж потом запил, почти сразу. Работу потерял, новую не нашел, потому что искать не захотел. Стал деньги клянчить. Ссорились до драк. Потом у нее воровать начал. Выгнала.

А сын в папашу. Никакой он не больной – говорят, невроз у него. Какой невроз в восемь лет? Вот у Николаевой невроз – всех на горбу тянуть. Вот это невроз. А сынок просто лентяй и тупица, в отца. Лучше бы он с моста спрыгнул с концами.

И непонятно было, про кого она говорит, про сына или про бывшего мужа.

Кира слушала, но не понимала, зачем ей это рассказывают. С тревогой глядя, как исчезают одна за другой конфеты из коробки, Кира пыталась решить, можно ли было их брать? Конфеты покупала Дина. Но вот забыла ли она про них, нарочно оставила