Нейрофизиология для чайников. Лечение неполных травм при инсультах, ДЦП, рассеянном склерозе, спинальных травмах. Теория делинизации - Илья Николаевич Вишератин

его симптомы. Сидя сейчас в кресле и обдумывая это все, я понимаю, что знай я тогда о рассеянном склерозе слегка больше информации, прям вот чуть-чуть, понимай я то, что обострения ремиттирующего рассеянного склероза купируют кортикостероидами, я задаю себе вопрос: сложилась ли бы моя жизнь иначе? Стал бы я инвалидом первой группы столь быстро при условии капельниц с солу-медролом с целью более быстрого восстановления после обострения? Скорее всего, нет. Да, безусловно, действие кортикостероидов на нашу ЦНС и их влияние на процессы нейрогенеза человеческого организма совершенно не изучены, и свою точку зрения их работы с позиций проделанной мной научной работы я опишу чуть ниже. Но, блин, историй относительно магического восстановления полностью парализованного пациента с рассеянным склерозом после высоких доз кортикостероидов – их очень много, и ни один специалист в этой области не станет ставить их под вопрос.

Поначалу я не особо придал своему ужасному состоянию хоть какую-то значимость, я думал, дистанции в 3 км/день укрепят моё тело в течение пары месяцев и все пройдёт. Это была одна из самых страшных ошибок в моей жизни. Не прошло, не укрепило. Каждый божий день начиная с того 1 сентября моя физическая деградация нарастала. Я кое-как шёл, пот тёк градом, мои ноги дрожали, а колени выли от боли. Я полз, да-да, буквально полз по обочине асфальтовой дороги от одного столба линии электропередач то другого, вес тела жутко провалился вперёд, ноги тащились сзади, я едва мог стоять. У каждого столба я отдыхал несколько минут, ещё забавно было чувство, которое я испытывал, тело искало уверенную опору – плечо брата, столб ЛЭП, стена, перила, хоть что-нибудь, главное, чтобы было устойчивое. Когда я получал эту опору, я мог идти значительно лучше и дальше, я мог контролировать движения ног относительно данной уверенной опоры значительно более качественно. Когда же опоры я лишался и давал лишь незначительную двигательную нагрузку, даже в 100 метров, меня буквально разносило по осям, колени проваливались, чувство равновесия пропадало, в лучшем случае я мог перевести вес вперед и тащить ноги за собой, так хотя бы я мог создать более-менее уверенный вектор движения.

Каждый божий день с тех пор стал напоминать кошмар, я постоянно думал, что умру, чувства боли, безысходности, похуизма и страха заполнили мою действительность. Я стал ощущать себя в пузыре, прохожие, одноклассники, учителя – все стали от меня шарахаться. В России не принято обучать людей с инвалидностью или же пытаться им как-то особо помочь. Обычно человека с двигательными дисфункциями ждёт одинокая смерть в доме инвалидов, в деревянном бараке за городской чертой, в палате на шесть человек. И страшно именно то, что в России это считают справедливостью, ибо если человек не способен держать лопату или же кирку в руке, не способен выполнять простую физическую работу, то тут он жить не достоин. Никто не придёт, никто не поможет, даже чуть-чуть, даже капельку, всем насрать, буду я жив или нет, всем насрать, что мне лишь четырнадцать лет. Человек – это звучит так громко, так грозно, так красиво. Это тот, кто может быть покорителем Марса, это тот, кто может скрутить судьбу в узел, это тот, кто может поменять реальность, тот, кто может приблизиться к Богу, тот, кто будучи смертным, способен сделать то, на что решаются лишь боги. И людей в России, к сожалению, не осталось, остались лишь одни животные, движимые тремя П: поспать, пожрать, потрахаться; типичное общество потр*блядей и калек интеллекта.

Каждый божий день с того времени и до конца одиннадцатого класса я стал совершать подвиг, каждый день я умирал, и каждый день я возвращался к жизни. Когда я добирался до школы, вся моя одежда была пропитана моим потом, я жутко хотел спать, едва мог соображать. Чтобы просто прийти в чувство, мне, как правило, надо было найти хотя бы двадцать минут и скамейку. Оценки покатились вниз, мне просто стало все равно и на школу, и на образование, и на своё будущее. Единственное, на что по*уй мне не было, это на то, что надо как-то будет добраться из дома до школы и обратно.

Я всегда хотел быть героем, хотел быть сильным, мудрым, добрым. Хотел помогать людям, хотел оставить после себя след, хотел быть особенным. И так я им стал, в четырнадцать лет судьба сделала за меня выбор, она сделала из меня воина, но воина мирного, воина рассеянного склероза. Каждый день я просыпался с пониманием того, что мне придётся совершать подвиг, придётся ставить свою жизнь на стол, придётся действовать и отдавать все, что имею. Кто-то в четырнадцать лет катается по заграницам, празднует дни рождения, получая ПК, игры, сотовые телефоны, а кто-то уже столько раз видел смерть, держался с ней за руку, что уже потерял всякое чувство страха…

*****

Через год, в девятом классе, видя такую ситуацию, в школу и из школы меня часто на пару с братом возить стал отец на машине. Мои отношения с отцом начали портиться, он не воспринял мою инвалидность, думал, что я симулирую, думал, что я здоровый и что мне просто надо больше двигаться, но движения при этом не помогали, парапарез прогрессировал.

Очень часто в будущем, и в десятом, и в одиннадцатом классе, обстоятельства складывались так, что мне приходилось преодолевать эти 3 км пешедралом, – меня шатало, я едва шёл, несколько раз добравшись до дома, я падал в обморок. Как чувствовались обмороки? Сознание отключается на секунду, и как будто секунду реальности тебя нет на планете, как будто ты не существуешь. Эти провалы в итоге становятся все чаще и выдёргивают из реальности минут на двадцать. И я ничего не мог с этим сделать, сейчас я тут, а в следующий миг я лежу на полу и тридцать минут времени – их просто нет в памяти.

В диагнозах вскоре стали писать «глубокий нижний парапарез», ноги потеряли в силе, в выносливости, в скорости, я кое-как держал равновесие, едва шёл. На госпитализации в местную городскую поликлинику меня стали причислять к неходячим, еду мне приносили в палату, а на процедуры и обследования я часто катался с санитаркой в инвалидном кресле. Даже врачи не раз шарахались от того, как я двигался.

Примерно в то же время я стал получать свои первые ПИТРСы, препараты, что лечат рассеянный склероз. Так как в диагнозе у меня до сих пор местами стоял рассеянный склероз, государство обязано было по закону мне предоставлять ПИТРСы за счёт бюджета. Изначально это был «Бетаферон», на нём я сидел около года, затем ещё пару месяцев был «Копаксон».

Побочные эффекты от «Бетаферона» были ужасные: после инъекции начинало трясти, температура подымалась до сорока градусов, я совершенно не мог ходить, и это длилось около шести часов. Именно этот побочный эффект называли гриппоподобным симптомом, и из-за него препарат рекомендовали ставить вечером, дабы пациент мог сохранять работоспособность в дневное время, в ночное же время спать во время побочного эффекта. Но проблемы на деле это нисколько не решало, даже хуже, она усиливалась. Из-за того, что температура подымалась в ночное время до сорока градусов, я не мог спать. Каждый второй день, день инъекции, меня начала мучить бессонница, что ещё хуже сказывалось на моём физическом состоянии. Физическая сила таяла на глазах, болезнь прогрессировала, я фактически умирал.

Впоследствии конкретно этот ПИТРС стал вызывать у меня крайне много вопросов. Если пациент с рассеянным склерозом должен избегать иммунных ответов, то какой смысл давать ему препарат, что иммунные ответы вызывает. Разве что можно предполагать, что слабые иммунные ответы, вызванные искусственно, способны будут уберечь от иммунных ответов более сильных, но редких. Способны будут