Морские истории - Иван Степанович Исаков

— Хорошо, курите, только объясните, в чем же заключался ваш план мести?

— Как вы не понимаете? Вы только представьте, как подпрыгнет толстый Геринг и что будет с моим командиром полка, когда накануне торжественного вручения Рыцарского креста будет донесено, что из его части к большевикам перелетел офицер, и притом на его личном самолете! Да с него не только погоны, с него штаны снимут! Это будет «табло», как говорят французские девочки! Сознаюсь, я не хотел бы быть на его месте. Ха‑ха! Много бы я дал, чтобы увидеть эту картину.

Несмотря на открытые окна, в комнате стало душно. Комбат подошел к окну и стал внимательно смотреть на возню моряков вокруг подвижной рации.

— Есть ли еще вопросы к пленному?

Интонация, с которой выдавил комбат эту фразу, насторожила немца. Кажется, он сказал что-то не то. А что? Убьют — не убьют? Будут пытать — не будут?

— У меня вопрос, — сказал замполит. — Скажите, что с вами стало бы, если бы вас сейчас поймали немцы?

— Думаю, что повесили бы! Но я знал, на что иду. Я сознательно и принципиально рисковал своей жизнью!

— Принципиально?

— Брось, майор! Не будем затягивать этот разговор... — И комбат поднял заверещавшую трубку телефона: — Есть! Ясно! Через пятнадцать минут будет исполнено! Нет! Никакого подвоха!.. — Он повернулся к замполиту. — Видишь, торопят! Каждому хочется познакомиться с отпрыском дома Ла-Рошфуко в прусском варианте!

Комбат с облегчением вздохнул, когда у него за спиной почтительно щелкнули каблуки. Хотелось остаться одному и отдохнуть от этого нелепого дезертира, внушавшего брезгливость.

Начальник разведки разочарованно шагал по ступенькам трапа — он не был удовлетворен допросом. Действительность оказалась и удивительнее, и глупее всех его предварительных догадок.

Долговязый жених баронессы Шнек фон Штанберг первым ступил на землю дворика и вдруг вздрогнул, как от электрического тока, и, рванувшись назад, крикнул в открытую дверь второго этажа:

— Тысяча извинений, господин полковник!

В просвете открытой двери показалась коренастая фигура комбата.

Стоявшие внизу замерли в ожидании дальнейшего.

— Я приношу извинения, что не сообразил сразу, но я бесконечно встревожен и покорнейше прошу минуту внимания.

— Говорите!

— Дело в том, что от этого негодяя Мюллера можно ожидать любой подлости! Вы понимаете меня? Это человек без совести!

Со второго этажа не последовало никакой реплики ни «за», ни «против» этой оценки Мюллера.

— Это не такой человек, чтобы упустить крест и чин! Я боюсь, что этот подлец может донести, что я на его «штиглице» стал жертвой советских истребителей! Ведь меня не найдут, «Фокке-Вульфа‑44» не найдут, следовательно, все будет похоже на правду!.. Это значит, что и Рыцарский крест и чин будут получены! Да еще мой старый осел пришлет ему ценный подарок на память обо мне!

— Что вы хотите от меня?

— Я бы покорнейше просил вас, господин полковник, принять меры, чтобы в группе армий фельдмаршала Клейста, в 17‑й армии Руоффа, в группе Ланца и везде, где возможно, стало немедленно известно о моем перелете!

— Хорошо! Ваша просьба будет исполнена. Мы всеми средствами доведем это до сведения немецких войск. Нам выгодно, чтобы боевой полковник германской авиации был выгнан из нее, чтобы Советская Армия, так же как и германская, знала, что из рядов последней дезертируют баронские сынки, что... Впрочем, остальное неважно!

По мере того как побледневший от презрения комбат отчеканивал фразу за фразой, на лице барона можно было наблюдать сложную гамму более ярких тонов.

— Капитан-лейтенант!

— Есть!

— Возьмите у перебежчика короткое заявление о добровольном перелете к нам, с маршрутом и датами. Снимите фотокопии.

Задав работу канцелярии, начальник разведки медленно пошел к морю.

Легкий бриз сушил воздух. Небо и море были синими-синими, а частые горизонтальные линии белых барашков прибоя показывали, что непосредственные подходы к берегу неглубоки.

На опушке леса стоял замполит, он задумчиво курил и, кажется, не без труда очищал голову от того обилия мусора, которым успел нагрузить своих слушателей трофей тетушки Пэло.

Разведчик обрадовался встрече и стал лихорадочно выкладывать свои претензии в адрес командира батальона, который не понял, «какой он упускает случай».

Тут было и предложение оставить «штиглиц» при морской пехоте, и полет на нем к Майкопу для фоторазведки расположения противника. Тут был и глубокий анализ «расслоения германской армии», в которой аристократия выступает против фюрера, и много других глубоких и сверхлогичных заключений[6].

— Эх, разведчик, разведчик! Поезжай, куда тебе велено, а вечером, когда остынешь, зайдешь, поговорим.

— Хорошо! Но факт есть факт! Перелет этого немца — ведь не моя фантазия?

— Частный случай. Обобщать нельзя.

— Ну, допустим, частный случай, но как же его квалифицировать?

— Тебе что, в газету, что ли, писать? Заголовка не хватает?

— Хотя бы.

— Ну назови его «Летающий аристократ» или «Летающий дегенерат». Можно и так и эдак, разница невелика!

Когда через четверть часа они вернулись к штабу, у виллиса уже стояли долговязый немец, автоматчик и писарь разведотдела с портфелем.

Проверив, все ли готово, и получив подпись комбата, разведчик усадил немца рядом с шофером, а сам сел позади него, незаметно расстегнув кобуру, твердо помня, что по какой-то инструкции именно так и полагалось.

Не успел капитан-лейтенант скомандовать «Малый вперед», как немец, благодаря своему росту увидевший затылок комбата, сидящего за столом на втором этаже штаба, вскочил и, держась за ветровое стекло, крикнул:

— Господин полковник! Тысяча извинений!..

— Стоп, машина! — скомандовал разведчик.

Командир батальона, еле сдерживая злость, высунулся из окна и весьма недоброжелательно спросил:

— Что вам еще?

— Господин полковник, я вспомнил, что есть международный обычай размена пленных. Не может случиться, что германское командование потребует обменять меня на равноценного советского летчика?

— Нет! Это вам абсолютно не грозит, так как среди советских летчиков равноценного вам не существует!

———

РЫЖИЙ В МОРЬЕ

В августе 1941 года у меня хватало работы в Смольном, где я невольно оказался своеобразным буфером между армией и флотом. Роль, говоря откровенно, не из легких. Когда оперативная обстановка на фронте ухудшилась до предела, мое положение осложнилось еще больше.

Произошло это так.

А. А. Жданов пригласил меня в свой кабинет и с интригующей улыбкой спросил:

— Не считаете ли вы, что в условиях блокады, после перебазирования кораблей на Кронштадт и Ленинград, для управления флотом у нас адмиралов более чем достаточно?

Поняв,