Морские истории - Иван Степанович Исаков

class="p1">— Покойник сам себя обозначил, когда свалился сутки назад... А кто его подбил — не знаю, — скромно доложил Федя. — Впрочем, в подвале у чекистов сидит выловленный бортовой стрелок с рыжей шевелюрой... Только мы ни слова из него до сих пор выжать не смогли.

— Ну что ж, может, я буду более удачлив?

В сопровождении чекиста мы с Федей прошли в землянку, где находился пленный.

Тусклый свет, проникавший через стекло, вмонтированное во входную дверь, позволил кое-как разглядеть взъерошенного и еще не совсем обсохшего обер-фельдфебеля Luftwaffe.

Он никак не реагировал на наше появление и остался сидеть. Игра в молчанку продолжалась.

Но прошло немного времени, и в помещение неожиданно втиснулся адъютант Авраамова. Он с подчеркнутым строевым шиком, характерным для младшего лейтенанта, выдвинутого из писарей, именуя меня адмиралом, протянул пакет, и тут произошла неожиданная метаморфоза.

Пленный вскочил, щелкнул каблуками и, вытянувшись по стойке «смирно», в дальнейшем смотрел мне в лицо не то чтобы почтительно или заискивающе, а с готовностью и вниманием.

Ясно было, что до этой сцены рыжий относил меня к субалтернам, разговаривать с которыми считал для себя зазорным. Однако сидеть развалясь перед адмиралом, хотя бы и советским, обер-фельдфебель был не в состоянии: многолетняя муштра и привычки военного чинопочитания, которые он сам вдалбливал молодым солдатам, видимо, прочно вошли в его натуру.

— Из какой части?

Пленный назвал свою часть, военное звание и имя.

— Исходный пункт дислокации перед нападением?

— Кенигсберг.

— Последующие места базирования?

— Из Кенигсберга — разведывали, а затем бомбили Либаву... Позже базировались в Риге и Пернове, откуда вылетали на разведку и бомбили Ревель... Потом — бухту Кунда и караваны ваших транспортов на переходе в Кронштадт... Сейчас наша база — в районе Нарвы. Мы действуем далеко южнее и восточнее города (слово «город» он употреблял, явно но желая произносить «Ленинград»), выходим на Шлиссельбург и атакуем водные коммуникации Ладожского озера...

— Скажи как разговорился?! Поет — что соловей! — протянул чекист.

— Почему обходите Ленинград и его не атакуете? — спросил я немца.

— На город нацелены другие части и соединения, а мы специализированы по кораблям, портовым складам, береговым сооружениям... Даже все силуэты ваших кораблей изучали, помимо планов портов и баз... Задачи получаем от ОКМ[7] и ему же докладываем о результатах своих действий.

— Так, значит, вы являетесь авиацией флота?

Впервые на лице фельдфебеля, в интонациях его голоса появилось что-то снисходительное:

— Никак нет... господин адмирал! Наш флот собственной авиации не имеет... Oberkommando der Luftwaffe создано по приказу рейхсфюрера господина Геринга, который считает распыление воздушных сил и ПВО недопустимым!.. По мере надобности флоту придаются в оперативное подчинение отдельные полки, целые соединения, а если потребуется, то и воздушные флоты!

Это было произнесено с такой гордостью, что становилось очевидным неистребимое воздействие «воздушного чванства», которое привил своим подчиненным Геринг — этот фашист номер два, все еще числившийся диктатором в воздухе над Европой, хотя новый тур так называемой «воздушной битвы за Лондон», по существу, уже был проигран, да и атаки на Москву и Ленинград были не столь эффективными.

Меньше всего мне хотелось спорить с рыжим фельдфебелем о принципах использования авиации. Все же, совладав с собой, я как бы между прочим спросил:

— Это ваш рейхсмаршал поручился, что ни один вражеский самолет не появится в небе Германии?

— Jawohl![8] (с гордым вскидыванием головы).

— Тогда как же понимать успешные налеты наших бомбардировщиков на Берлин 7 и 8 августа?[9]

По лицу рыжего обер-фельдфебеля пошли пятна, казавшиеся тоже рыжими, а пальцы его рук, до того медленно шарившие по столу, вдруг заплясали. Он не мог скрыть свою растерянность от этой неожиданной, оглушившей его новости. По всей вероятности в его полку скрывали факт налета балтийцев на Берлин, хотя об этом писали все иностранные газеты и передавало радио.

Чтобы «спасти лицо», как говорят на Востоке, немец взял себя в руки и значительно изрек:

— Я больше отвечать не буду!

Так и хотелось сказать: «А ты мне больше и не нужен!»

Однако, вставая, я возможно более небрежно спросил:

— Скажите... Говорят, что вы двое суток не открывали рта и не отвечали ни на один вопрос, хотя пожаловаться на грубое обращение не можете... Так чем же объяснить, что сейчас вот уже более часа как вы выкладываете интересующие нас сведения. Причем вряд ли требуется разъяснять обер-фельдфебелю, что все это является военной тайной.

Яркие пятна продолжали перемещаться по лицу рыжего вояки, на скулах появились пульсирующие желваки, и в глазах сверкнула ненависть.

Но минуту спустя, овладев собой и прислушиваясь к далекой канонаде, он спросил:

— Который сейчас час, по берлинскому времени?

Выслушав ответ, патетично изрек:

— Вы обречены!.. Вы опоздали с расспросами!

Потом с визгом:

— Уже никакой военной тайны нет, поскольку через несколько часов вы будете совершенно так же стоять навытяжку передо мной, умоляя о пощаде!.. И вряд ли тогда вас будут интересовать иные вопросы, кроме того, когда вас расстреляют!

Вот тут пришлось встать и быстро податься вперед, чтобы оказаться между рыжим фельдфебелем и побелевшим от ярости чекистом, рука которого судорожно шарила по поясному ремню у бедра, в то время как пистолетная кобура была расстегнута и передвинута вперед к бляхе.

— Вам, товарищ чекист, надо этого нахала срочно доставить в штаб ВВС фронта. Он знает гораздо больше, чем я предполагал. Федор Михеевич, дай товарищам транспорт!

Взяв под руку флегматичного Ф. М. Зверева, я повел речь о другом: рекомендовал затребовать у Авраамова водолазную станцию и обязательно вытащить на свет божий тот самый «юнкерс», на месте падения которого на воде вытягивался в озеро цветной хвост флуоресцина. Я напомнил, чтобы не потеряли ни одного немецкого документа или карты.

Сам же, не теряя времени, оставшегося до сумерек на исходе белых ночей, сел в машину и помчался мимо Осиновца в сторону Ленинграда.

Не скажу, чтобы своим докладом очень заинтриговал командование фронтом, но одно обстоятельство внесло ясность в поведение рыжего обер-фельдфебеля.

По данным разведки, оказалось, что около недели назад группа армии «Север» получила от фюрера категорическое и «последнее» приказание — захватить Ленинград. С этим приказом в голове и, очевидно, в кармане рыжий обер-фельдфебель вылетел в сторону Морье, точно вычислив день сдачи блокированного города, а следовательно, после падения в озеро — определил дату своего освобождения и день торжества. И это несмотря на то, что назначенная «последняя» дата являлась не то четвертой, не то пятой по счету.

Так было осенью