Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

российское освободительное движение во всех его проявлениях», печатали Солженицына и прочую махровую запрещенку. Очевидно, Летов имел доступ к такого рода текстам – Александр Рожков вспоминал, что в те годы видел у него дома и «Архипелаг ГУЛАГ», и стихи поэтов-эмигрантов, и другую литературу, противоречащую официальной идеологии.

Принцип подбора музыкантов в «Посев» был сколь простым, столь и жестким – вполне в духе тех же футуристических манифестов, требовавших чтить право поэтов «на непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку». «Я набирал людей, которым было не стыдно, – объяснял Летов. – То есть у них не было ни одного комплекса по отношению к какой-нибудь группе Kiss, Led Zeppelin, „Юриан Хип“, „Дюп Папл“ (здесь Летов специально коверкает названия популярных хард-рокеров 1970-х – прим. А. Г.). Они на меня смотрели как на сумасшедшего, потому что я сказал, что то, что мы сейчас будем делать – это будет круче, чем все вообще в мире. Все эти Pink Floyd, King Crimson – это все надо забыть и выкинуть. От этого только надо отталкиваться. Брать на вооружение, но отталкиваться и выбрасывать в помои».

У его напарников по «Посеву» уже не спросишь, действительно ли друг юности рекрутировал их в группу именно так: один, Евгений «Джон Дабл» Деев, умер; следы другого, Андрея «Босса» Бабенко, давно потеряны. Так или иначе, сохранившиеся записи «Посева» и правда мало на что похожи, хотя дело тут, конечно, не только в сознательном отвержении всего предыдущего рок-наследия. «„Посев“ – это, мне кажется, такое продолжение его детства, когда у человека еще ничего, по большому счету, не случилось, – говорит Наталья Чумакова. – Все его потери были потом. А „Посев“ очень ученический. Слышно, что человек ищет свой звук, свой голос, но он еще не найден. И конечно, там очень мало какой-то агрессии».

Это действительно так: при всех проскальзывающих тут и там присказках про страну дураков и мир как казарму «Посев» – вполне беспечная музыка, тинейджерский электрический джем, легко меняющий модальности от старого американского блюза к боевому протопанку и безбрежному регги (которое, к слову, Летов начал играть почти одновременно с ленинградскими рокерами, имевшими куда более прямой доступ к западным новинкам). Еще одно свойство, которое обращает на себя внимание в этих записях – их текучесть. Мне кажется, что Егор Летов – один из самых сфокусированных авторов песен на русском языке, однако в «Посеве» это еще совсем не слышно: вещи длятся по семь-восемь минут и развиваются в режиме полуавтоматического музыкального письма; местами Летов, впервые в жизни пробующий петь, использует свой голос почти в режиме братского саксофона – воет и мычит, как бы пытаясь сделать музыку богаче, чем она есть.

Пожалуй, самый яркий пример и свидетельство того, как Летов впоследствии обтесывал свой творческий метод – песня под названием «Картинки № 1». Через три года она превратится в «Среди зараженного логикой мира» – хлесткое и вполне ясное высказывание об экзистенциальном абсурде как мировоззрении. А пока, в первом альбоме «Посева», Летов накручивает строчки одну за другой, тонет в словах: «Могут убить, изолировать, в лучшем случае – / оставят в покое <…> мы проиграли, но некоторые из нас / остались в живых одиночки <…> это наш вечный дом / возьмите цветок / согрейте им свои руки». И так далее, и так далее: прозрения грядущей судьбы, творчески-философское кредо, эхо гребенщиковской романтики – здесь есть все это, и нет ничего конкретного. «Посев» – пока еще не песни-снаряды, но песни-полотна.

Не обнаружив достаточно «своих» в Москве, Егор Летов продолжал искать их дома и находил на той же привычной толкучке, где продавал и покупал новые пластинки. Теперь он уже по всем параметрам выходил из ряда вон даже в специфическом сообществе меломанов-западников. Худое тело, длинные волосы, большие роговые очки, драные кроссовки, утыканная булавками рыжего отлива шинель до пят с проплешинами на спине – как вспоминала его знакомая Ирина Рябинова, «когда я увидела Летова, я просто, честно говоря, присела. Я совершенно не ожидала, что может быть такое вообще. Это было самоубийство – быть таким. Самым натуральным образом».

Музыкальные запросы Летова тоже заведомо отталкивали от него большую часть потенциальных коллег. «На альтернативные стили и направления музыки Омск был очень беден, – объясняет Сергей Попков. – Гараж, панк, регги – моряки это не возили, потому что не знали; коммерсанты не возили, потому что им это не было нужно. Однажды с Дальнего Востока мне попала пачка абсолютно новых запечатанных пластинок. Там были Боб Дилан, Curved Air, тройник Фрэнка Заппы „Joe’s Garage“. Радость была несказанной, но штука в том, что это привез родственник моего знакомого, и его задача была – эти пластинки реализовать. И тут моя радость пригасла, потому что оказалось, что продать их в Омске крайне затруднительно. Так что я до сих пор не понимаю, где Егор в то время брал такой, если сказать по-нынешнему, контент».

Плюс был в том, что люди, знающие этот контент, быстро опознавались как свои и попадали в ближний круг. Одним из таких оказался Олег Судаков, будущий участник «Гражданской обороны» и «Коммунизма». О своей первой встрече с Летовым на «туче» он вспоминал так: «Я увидел двух людей – один тощий и высокий, другой тощий и среднего роста, оба в черном. Один был Джон – Женя Деев, впоследствии на нескольких концертах басист „Гражданской обороны“, а другой – Егор Летов. Я полистал их пластинки, увидел там что-то знакомое и спросил: „У тебя есть группа Van Der Graaf Generator?“ А он так на меня злобно посмотрел и сказал: „А ты откуда знаешь такую группу?! Ее здесь вообще никто не знает!“» Симптоматично, что Летов тут оборачивает собственную инаковость в преимущество, в тайное знание; похожими приемами он потом часто будет пользоваться в своих творческих приключениях.

Другим важным приятелем Летова стал человек по прозвищу Иван Морг – судя по всему, один из первых в Омске ценителей музыки, которая стала появляться в Британии и США в конце 1970-х. «По собственным словам Егора, Иван Морг на него очень сильно повлиял, – говорит Максим Семеляк. – Именно он врубил его в панк, нью-вейв, постпанк и всякие такие истории. Во всяком случае, это единственный человек, которого Егор мне называл в качестве источника непосредственного влияния – я имею в виду, среди тех, кто жил с ним в одном городе и общался в быту».

«Прихожу [на рынок], навстречу мне идет человек в бежевых, очень аккуратных брючках со стрелочками, – рассказывал о встрече с Моргом сам Егор Летов. – Маленькие штиблетики, рубашка навыпуск цветастая, вся расписана какими-то розами, чем-то еще – совершенно безобразно… При этом – галстук, очки и шляпа, в