Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Я добавил, что переговоры с Портой происходили накануне моего отъезда из Константинополя и надо ещё дождаться обещанного великим визирем циркуляра своим властям. Этот циркуляр пришёл уже после моего отъезда обратно в Константинополь. Трубецкой и Татищев были в восторге от такого оборота дел с Портой и сказали мне, что доложат обо всём Врангелю, которому это будет чрезвычайно приятно, в особенности сейчас, после обострения наших отношений с Англией.

По инерции — к неминуемой гибели

В тот же вечер уже за обеденным столом я узнал от моих севастопольских коллег, что когда была получена очередная резкая нота Ллойд Джорджа по русскому вопросу с предложением Врангелю не переходить за Перекопский перешеек, один из молодых чиновников, Алешин, рекомендовал ответить на неё объявлением войны Англии и предложить Советам начать совместно с Красной Армией военные действия против Великобритании. Трудно даже приблизительно представить себе, что произошло, если бы это экстравагантное решение было принято врангелевским правительством, но характерно, что в течение нескольких часов Трубецкой и Татищев, опытные дипломаты, руководившие в тот момент дипломатическим ведомством Врангеля, самым серьёзным образом обсуждали предложение Алешина.

Нельзя не отметить, что при хорошо организованном дипломатическом аппарате такая инициатива молодого чиновника в столь важном вопросе просто не дошла бы до высшего начальства, не говоря уж о серьёзном к ней отношении. В Севастополе, однако, бюрократическое разделение на ранги практически не имело значения — все чиновники помещались в одной квартире, каждый из служащих мог сказать министру или его заместителю (в данном случае Трубецкому) всё, что он думает, и от младших служащих не было тайн. Даже у нас, в константинопольском посольстве, не было такой простоты отношений между начальством и подчинёнными.

A la guerre comme a la guerre[61], Севастополь был не столько столицей южнорусского правительства, сколько ближайшим тылом врангелевской армии. Естественно, и центральное управление дипломатического ведомства носило отпечаток военно-походной простоты. Но даже в этих условиях вопрос о коренном изменении всей международной политики и целей всего белого движения не мог решаться с такой патриархальной простотой. Само появление подобного предложения и благосклонный приём, который оно встретило у высшего начальства, показывают, что у лиц, близко стоявших к Врангелю, не было ни веры в конечное торжество над большевиками, ни убеждённости в необходимости этой борьбы для России с мировой, международно-политической точки зрения. Таких предложений и таких мыслей, как война против Англии в союзе с Советами, не появлялось и не могло появиться при Деникине и Колчаке, а при Врангеле они серьёзно обсуждались самыми ответственными руководителями внешней политики правительства.

Разумеется, после нескольких часов обсуждения предложения Алешина Трубецким и Татищевым оно было отвергнуто и признано фантастичным. Было легче скользить по инерции к неминуемой гибели, чем совершить отчаянный скачок в неизвестность. Маленькая армия Врангеля, которая с трудом отбивалась от советских полчищ, да и то только потому, что фактическими её союзниками были поляки, не имела, конечно, ни малейших шансов на сколько-нибудь успешные действия против Великобритании, но предложением союза с Советами армия Врангеля ставилась под защиту Красной Армии, и таким образом борьба с большевиками прекращалась. В сущности говоря, предложение Алешина сводилось к капитуляции перед Советами под весьма благовидным с «национальной» точки зрения предлогом.

Если это предложение и было отвергнуто, то без всякого негодования, и в маленьком центральном управлении иностранных дел в Севастополе Алешин сразу выдвинулся. Правда, когда Струве позже узнал об этом предложении и его серьёзном обсуждении своими ближайшими помощниками, он пришёл в ужас от смелости фантазии врангелевских дипломатов и назвал Алешина «опасным молодым сотрудником». Тот, однако, продолжал оставаться в составе севастопольского центрального управления и эвакуировался вместе со всеми его чиновниками. Для развития его мыслей в этом направлении не было в дальнейшем никакой почвы, ибо признание врангелевского правительства Францией в силу дружественных англо-французских отношений делало совершенно невозможной самую идею союза с большевиками против Англии. Но в тот период, о котором я говорю, в самом начале июля по н. ст., до признания Врангеля, это эксцентричное предложение встретило живейший отклик и не раз обсуждалось в скромном помещении севастопольского управления иностранных дел.

Те же настроения, которые я уже отмечал в Париже и в ещё большей степени в Константинополе, царили и в Севастополе. Если там додумались до того, чтобы совместно с большевиками воевать против Англии, то, напротив, никто не помышлял о заключении сколько-нибудь длительного и обязывающего союза с поляками против большевиков. Несмотря на то что именно Севастополь должен был ежедневно ощущать на себе всю тяжесть военной борьбы с большевиками и осознавать необходимость формального соглашения с фактически единственными тогда союзниками врангелевской армии — поляками, там господствовало самое враждебное отношение к ним.

В Севастополе были прекрасно осведомлены об «украинских» замыслах Пилсудского и считали их опасными для будущей России, будучи не в силах подходить к полякам иначе, как с точки зрения русского будущего. Там не скрывали убеждения, что для России будет лучше, если большевики победят поляков, а не наоборот. Это настроение не только господствовало среди врангелевского офицерства, но захватило и весь наличный состав севастопольского центрального управления иностранных дел. Сам Струве не хотел признать, что победа большевиков над поляками означает гибель врангелевской армии, в Севастополе же никто не предполагал, что и победа поляков над Советами всё равно окажется гибельной для этой армии.

Севастополь при Врангеле

При дальнейших посещениях нашего севастопольского управления мне пришлось заняться всеми текущими вопросами посольства в Константинополе, которые по стародавней бюрократической привычке почему-то залеживались в центральном ведомстве. Хотя, казалось бы, наши чиновники в Севастополе не могли быть чрезмерно загружены работой, ибо при всём желании Врангелю мало с кем можно было поддерживать сношения, тем не менее решение ряда чрезвычайно важных дел, касавшихся Константинополя, задерживалось. Севастополь, новая «передвижная столица» антибольшевистской России, в методах работы копировал прежний Петербург, что было и нецелесообразно, и комично. «Межведомственные комиссии» процветали так же, как на берегах Невы, с той лишь разницей, что в петербургских комиссиях решались вопросы всероссийской важности, а в Севастополе речь шла, в сущности, лишь о территории Таврической губернии.

При мне внезапно появился грозный циркуляр главнокомандующего о «бюрократической канцелярской волоките и задержке в решении самых неотложных дел». Энергичный тон циркуляра и искреннее стремление ускорить темп чиновничьей канцелярщины, хотя бы в пределах того клочка России, который находился под властью Врангеля, произвели на меня как на свежего человека наилучшее впечатление, но, к сожалению, факты показали, что всё