Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

не может простить Бернацкому его прежнюю принадлежность к партии народных социалистов и участие во Временном правительстве в самый одиозный последний период царствования А.Ф. Керенского, хотя именно эта принадлежность Бернацкого к Временному правительству и обусловила его вхождение в правительство Врангеля.

В самом деле, положение Бернацкого было sui generis[62]: он был приглашён Врангелем в качестве министра финансов не в силу желательности его участия в правительстве или признания его заслуг в предшествующие периоды, но исключительно по соображениям преемственности и чисто практических удобств, из неё вытекающих, а именно возможности продолжать беспрепятственно использовать русские казённые суммы за границей. Врангелю было, однако, важно не только распоряжаться казёнными суммами вне России, но хотелось, кроме того, и лично заменить Колчака и Деникина в их общегосударственных функциях — белое движение при Врангеле должно было принять новую форму, но начатая Колчаком и Деникиным (и Корниловым) борьба с большевиками должна была обрести в лице Врангеля лишь нового вождя.

Нельзя не отметить, что чисто финансовые мероприятия Бернацкого оценивались негативно всем врангелевским окружением, и эта оценка касалась и периода Временного правительства, и деникинской эпохи, иными словами, как я отмечал ещё в Париже, Бернацкого считали бездарным финансовым деятелем и ничего от него не ждали. Мало того, если бы положение врангелевской армии не было столь критическим или если бы оно улучшилось, Бернацкий должен был бы уйти. Думаю, что прежняя левизна Бернацкого была делом второстепенным, ведь в составе правительства Врангеля был такой бывший архикрасный, как П.Б. Струве, и никто его за это не упрекал. Если бы Бернацкого ценили как министра финансов, то его левизна, да ещё прежняя (в тот момент, о котором я говорю, Бернацкий уже давно перестал быть левым и бесповоротно связал своё имя с белым движением), не имела бы никакого значения.

Всё это, конечно, объясняет, но никак не оправдывает врангелевское правительство, ибо даже самого нелюбимого министра нельзя ставить в такое положение, в какое был фактически поставлен Бернацкий, не имевший свободы действий даже в собственном ведомстве, не говоря уж о систематическом отстранении его от участия в общеполитических заседаниях Совета министров. Это было отчасти и проявлением военной диктатуры, т.е. пренебрежительного отношения врангелевских генералов к штатским министрам. Ниже при описании эвакуации я расскажу, как Врангель и его ближайшие военные сотрудники относились к гражданскому правительству.

Особенно раздражало Бернацкого то, что Кривошеин систематически препятствовал его личному свиданию с Врангелем. Если номинальный министр финансов запирался в кабинете с Врангелем, то тут же появлялся дежурный адъютант и докладывал о приходе Кривошеина, которого Врангель немедленно принимал, и беседа велась уже втроём. Так как это случалось буквально каждый раз при свидании Бернацкого с Врангелем и последний явно радовался, что ему удалось ускользнуть от неприятного tete-a-tete с нелюбимым министром, Бернацкий считал всё это заранее продуманной комедией. В то же время он весьма туманно намекал мне, что имеет темы для разговора с Врангелем, касающиеся финансовых операций самого премьер-министра и банка Второва.

Наша беседа с Бернацким носила настолько доверительный характер, что я без стеснения спросил его, почему, в сущности, он терпит и сносит подобное третирование со стороны Кривошеина и Врангеля. Не лучше ли было бы с тактической точки зрения сложить чемоданы и уехать из Севастополя в Париж? Услышав такое предложение, Бернацкий даже изменился в лице, заявив, что в этом случае Кривошеин объявит его дезертиром и пост министра финансов тотчас будет замещён другим лицом. Как я ни убеждал его, что положение врангелевской армии не позволит главнокомандующему провести эксперимент в области финансов, который может вызвать прекращение притока казённых сумм из-за границы, Бернацкий не соглашался. Из его последних слов я понял, что сам Бернацкий гораздо больше дорожит своим местом, чем его противники — его участием в правительстве, поэтому ему ничего не оставалось, как продолжать уподобляться библейскому Иову в надежде на будущую награду за своё долготерпение.

Таково было положение одного из видных членов правительства в Совете министров. Спустя несколько дней я был у моего друга, ближайшего помощника Бернацкого, тогдашнего директора кредитной канцелярии Б.К. Сувчинского в помещении этой канцелярии, выглядевшем не лучше, чем то, которое занимало наше управление иностранных дел, и он со вздохом подтвердил мне всё, что говорил Бернацкий, упомянув при этом, что кандидатом на пост министра финансов является царский министр Барк.

Сожжённый секретный архив

С разрешения Трубецкого и Татищева я познакомился и с секретным архивом дипломатического ведомства врангелевского периода. Этот архив был впоследствии целиком сожжён в день эвакуации из Севастополя, так как взять его с собой было нельзя из-за отсутствия помещения на судах, а оставлять большевикам было невозможно. С исторической точки зрения об этом нельзя не пожалеть, так как этот архив содержал документы совершенно исключительные по своему значению, и не только для характеристики дипломатических отношений союзников с Врангелем, но и для характеристики всей политики нового главнокомандующего.

Я с жадностью погрузился в чтение архива, тем более что зарождение крымского правительства было мне известно лишь со слов множества лиц, приезжавших с юга России, которые по-разному, конечно, объясняли и обстановку возникновения севастопольского правительства, и его задачи.

Что касается этого самого первого периода, то бросалось в глаза скептическое отношение союзников — не только англичан, но и французов, сомневавшихся вообще в необходимости нового южнорусского правительства ввиду невозможности с военной точки зрения удержаться на столь малой территории, как Крымский полуостров. Сам Врангель на это отвечал, что его командование отдаёт себе полный отчёт в рискованности затеянного предприятия и считается с вероятностью окончательного прекращения всей антибольшевистской военной кампании и даже эвакуации армии. Если, однако, он не складывает оружия, то, во-первых, потому, что военное счастье изменчиво, а во-вторых, чтобы обеспечить равномерность и порядок при эвакуации армии, для чего необходимо поддерживать её воинский дух, что можно сделать, лишь продолжая военные действия.

При этом Врангель говорил, что его действия носят исключительный характер, имея целью защиту Крымского полуострова. Это последнее утверждение, отвечавшее тогда действительности, впоследствии было использовано Ллойд Джорджем, потребовавшим, чтобы врангелевские войска не переходили Перекопского перешейка, иначе-де англичане не ручаются за последствия наступления против большевиков и отказываются интересоваться дальнейшей судьбой армии Врангеля. Только потом, когда успех наступления выведет армию за пределы Крыма, правительство Врангеля обратится с объяснительной нотой по поводу своих операций за Перекопом и приведёт историческое описание развития вооружённой борьбы с большевиками за время главного командования Врангеля.

Начинается эта замечательная дипломатическая нота с таинственного на первый взгляд полуоправдания выхода армии за пределы Крымского полуострова. Он