Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

Троцкий с Зиновьевым сели в частный автомобиль, больше ни слова не говоря, уехали от вокзала.

Евдокимов минуты 3–5 что-то оттягивал свою поездку, поглядывал на публику. Когда около автомобиля Евдокимова собралась толпа, около 300 человек, Евдокимов встает на машину, в это время из толпы несколько человек крикнули «Ура». Вроде знакомое ритуальное действие: массы встречают вождя. Евдокимов начал речь. «Товарищи», в это время из толпы дружным криком «долой», «позор», «за этим вы приехали сюда» заглушили жалкие крики ура и речь т. Евдокимова, последний, покрасневши, сел в автомобиль, и, когда автомобиль тронулся, он обернулся лицом вплотную (у автомобиля) идущих всех нас трех, и на слова тов. Пузакова «Ваш номер, тов. Евдокимов, не пройдет». Тогда он во весь голос крикнул: «Вы сволочи! Хулиганы!» и плюнул в нас[948].

Перед Витковским развернулась ритуальная драма признания и непризнания. Приехавших ленинградские коммунисты готовы были чествовать как представителей ЦК, но не как оппозиционеров. Им всячески давали понять, что времена изменились. Комвуз, главная цитадель партийного образования в городе, уже больше года не носил имя Зиновьева. От былого контроля последнего над Ленинградской партийной организацией ничего не осталось. Троцкий еще как-то пытался повернуть ситуацию в свою пользу: он решал, кто революционер, а кто белогвардеец, апеллировал к ГПУ. Но ему и Зиновьеву заткнули рот, а в Евдокимова, которому забыли 1917 год, осталось только плеваться.

17 октября Троцкий и Зиновьев объезжали город, жали руки активистам, неустанно агитировали. Нелогов, Витковский и другие студенты пошли на них посмотреть. Подъезжая к Таврическому дворцу, где как раз и располагался Комвуз, автомобиль попал в оцепление, отгораживающее студентов от выступавших на трибуне членов ЦК. В этот момент комендант из оцепления, которому было невдомек, что Троцкий и Зиновьев уже не почетные члены ЦК, предложил им пройти на импровизированную трибуну в кузове грузовика. «Возле нашего грузовика образовалась скоро многотысячная запруда, – вспоминал Троцкий. – Рабочие и красноармейцы задерживались, глядели вверх, выкрикивали приветственные возгласы и продвигались вперед только под нетерпеливым напором задних рядов. Наряд милиции, направленный к нашему грузовику для наведения порядка, сам был захвачен общей атмосферой и не проявлял активности. В толпу посланы были сотни наиболее верных агентов аппарата. Они пробовали свистеть, но одинокие свистки безнадежно тонули в возгласах сочувствия. Чем дальше, тем более явно положение становилось невыносимым для официальных руководителей демонстрации. В конце концов председатель ВЦИКа и несколько наиболее видных членов его сошли с первой трибуны, вокруг которой зияла пустота, и взобрались на нашу, занимавшую последнее место и предназначенную для наименее видных гостей»[949]. «Лидеров оппозиции поместили на трибуне отдельно от официальной группы, – писал полный меланхолии Виктор Серж. – Толпа смотрела только на них. Прокричав по сигналу здравицы новому председателю Ленсовета Комарову, процессия достигла возвышения, где стояли легендарные люди, ничего больше не значащие в государстве. В этом месте манифестанты молча замедляли шаг, тянулись тысячи рук, машущие платками или фуражками. Немой, сдавленный, трогательный клич приветствия. Зиновьев и Троцкий принимали его с открытой радостью, уверенные, что видят свидетельство своей силы. „Массы с нами!“ – говорили они вечером»[950].

Михаил Иванович Кащеев из Военно-технической академии оставил подробное описание того, как набирались новые силы в оппозицию. Шел решающий бой, и вопрос «наш ты или не наш?» уже не был вопросом о доверии и конспирации – он трансформировался в призыв «иди с нами!».

«Прием агитаторов на подпольных собраниях был неважный. Коренной рабочий партиец не шел на них вовсе, а то, что шло, было крайне малочисленно и состояло из комсомольцев или молодых членов партии, только что пришедших на ленинградские заводы из деревни. Эти кадры поддавались обработке легче, а коренной рабочий, попадая на собрания, отстаивал линию партии и затем не являлся вовсе». После приезда лидеров оппозиции, Зиновьева, Троцкого, Бакаева, Евдокимова, Залуцкого, Радека, Лашевича и других, вербовка была расширена. «Начались подпольные собрания с „вождями“». Линия фронта определилась, и вербовка, по сути, исчерпала себя. «На собрания затаскивались те же кадры, и результат их был неизменно тот же. Какого-нибудь значительного прироста сторонников не получалось. Рабочие коренные выступали против тут же на собраниях у Зиновьева и Троцкого. Пошли на заводы – Зиновьев и Троцкий сами не пошли, послали проведать настроение Евдокимова, Бакаева и других. Я был с Бакаевым на заводе „Большевик“. Бакаеву дали выступить после тов. Антипова, но потом рабочие так его отчитали, что идти на другие заводы особенной охоты возникнуть не могло». Стали давать о себе знать трещины в оппозиционном блоке. «Троцкий провозгласил лозунг дальнейшей подрывной антисоветской подпольной работы открыто…». Зиновьев прямо не высказывался, «вертелся», но на антисоветскую демонстрацию пошел[951].

В глазах оппозиции предсъездовский период «поднял и оживил идейно-политические интересы партии», зажатые аппаратом. Вожди оппозиции надеялись: «Партия, пожалуй, спросит: а что это за платформа, ради которой жертвуют собою старые хорошие партийцы, обстрелянные в боях?» В ячейке ленинградской «Красной газеты», где работал Виктор Серж, было около четырехсот печатников, наборщиков, линотипистов, служащих, редакторов и принятых на учет со стороны. «Нас было пять оппозиционеров, из которых один сомнительный, все из поколения гражданской войны. <…> Комитет ячейки, подчинявшийся райкому, два раза в месяц проводил общие собрания с обязательной явкой и проверкой у входа. Какой-нибудь посредственный докладчик битый час доказывал возможность построения социализма в одной стране и обличал „маловерие“ оппозиции. Не мудрствуя, просто разводил пожиже тезисы, опубликованные отделом агитации ЦК. Затем брали слово те, кого называли „активистами“, всегда одни и те же: болтливые старые рабочие, любимцы парткома, молодые усердные карьеристы, которые тем самым метили на выдвижение. <…> Президиум из рабочих, приближенных к начальству, составлял длинный список выступающих, чтобы ограничить время выступления для оппозиции и на цифрах показать участие масс в партийной жизни. Из оппозиционеров трое оставались в тени, только [организатор Центрального района] Чадаев и я брали слово, и нам давали по пять минут. Нельзя было терять ни секунды; с этой целью мы изобрели особый стиль. Мы говорили отрывочными фразами, утверждениями, излагали факты или задавали вопросы. Каждая фраза должна была попасть в цель, даже если крики „активистов“ заглушали предыдущую. Как только мы открывали рот, раздавались реплики и возгласы, даже оскорбления: „Предатели! Меньшевики! Пособники буржуазии!“ Следовало спокойно заметить председателю, что потеряно полминуты, и начать с рубленой фразы. Кто-то в президиуме торопливо делал заметки для горкома и ЦК. Зал следил за этим поединком безмолвно. Кричали десятка два старательных: мы давали отпор лишь им, уязвленные молчанием остальных». Когда Серж взял слово после Чадаева, «казалось, ненависть достигает своего пароксизма и на выходе нас линчуют. <…> Мы подготовили