Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

Как раз в это время советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн снимал в Ленинграде масштабное кинематографическое полотно о победе Октябрьской революции, и Нелогов вполне мог попасть в кадр. Страх быть запечатленным на кинопленке – экзотическая подробность для того времени, когда даже фотографическая фиксация оппозиционных действий ОГПУ была, в общем, непредставима. Тайная фотосъемка была тогда технически невозможна: фотографу всегда требовалась магниевая вспышка.

Донесение Буханова предлагало читателю не менее колоритную бытовую зарисовку:

В комнате студентов I‑го курса и II‑го курса членов ВКП(б) с т. Нелоговым у нас неоднократно происходили споры по некоторым партийным вопросам, последний защищал точку зрения оппозиции, причем свою оппозиционную связь и ведение агитационной работы отрицал. Однажды (дня и числа не помню) войдя в комнату, застал в ней Нелогова и Витковского. <…> У нас завязался спор. В разгаре спора Нелогов, лежа на кровати, предложил нам заслушать какой-то документ, оказавшийся заявлением Трэна в ЦККИ, документ нелегальный.

Затем однажды, дня и числа не помню, в разговоре с тов. Нелоговым последний заявил: «Я тебе могу нелегальную литературу оппозиции, если ты меня не выдашь». Принять платформу с этим условием я отказался, сказав, что я выдавать никого не собираюсь, а если будут у меня в руках материалы оппозиции, поскольку они нелегальны, я сочту своим партийным долгом сообщить об этом в руководство кружка. Разговаривая каждый день с Нелоговым, я глубоко убежден, что последний связан с другими оппозиционерами, знакомыми со всеми новинками[938].

Отметим разделение оппозиционной литературы на «новинки» и «старое»: циркуляция легально изданных в 1921–1926 годах различными оппозициями текстов – в первую очередь брошюр Троцкого и Преображенского – была постоянным фоном партийной жизни. Но вот оппозиционные «новинки» – это было то, что позволяло отличить просто любопытного колеблющегося от активного члена оппозиционной сети.

Нелогов завербовал Витковского и Очнева в оппозицию. Впрочем, успех был относительным: сделав вид, что внемлют его агитации, два других товарища его выдали. По сути дела, они выступили в роли провокаторов, потянули Нелогова за язык – и сдали его парткому вместе со всеми материалами. Понятно, что оппозиционеры опасались «шпиков», делали все возможное, чтобы вовремя их распознать. Слушатель Горного института В. Ф. Лысов предполагал, что иные оппозиционеры в его окружении являются осведомителями. Одному из подозреваемых в доносительстве он сказал: «…если это неправда, дай мне по морде, а если не дашь, значит, соглашаешься со мной»[939]. Это исключительно народный этос выявления доносчика: официальный шпик, связанный заданием органов, не имел заранее данной санкции на рукоприкладство, тогда как простой честный человек, пролетарий, имевший с кем-то политические разногласия, мог аргументировать свою позицию обыкновенным мордобоем. К. А. Шостак из Политехнического института завел в общежитии Института путей сообщения доверительный разговор со студентом, выступавшим в ячейке в поддержку оппозиции. Тот был начеку, подозревая, что Шостак может оказаться шпиком. Убедившись в обратном, он назначил встречу у памятника Плеханову, затем еще пару встреч, во время которых Шостаку была показана платформа оппозиции и его убедили ее подписать, сказав, опираясь на слова председателя ЦКК Серго Орджоникидзе, что документ вполне легальный. Только после этих мер предосторожности Шостаку доверили адрес квартиры Зиновьева[940]. И последний пример: студент ЛГУ А. Б. Падво пригласил А. З. Брейдо из Института гражданских инженеров на собрание с Троцким 19 октября. Там университетский рабфаковец М. С. Мартинковский показал Брейдо платформу оппозиции и предложил выступать на собраниях ячейки с критикой партийного аппарата. Мартинковский ручался в существовании скрытых сторонников не только в Центральном и Выборгском райкомах, но и в ОГПУ и обещал, что и они защитят его от партийного взыскания. Брейдо, однако, не поддался на такие уверения и, соблюдая партийную дисциплину, сдал имена вербовщиков в контрольную комиссию[941].

Обиженный, даже разъяренный Нелогов защищался от своих доносителей: «То, что написал Дремчук в заявлении против меня – это ложь и грязь, – чуть ли не кричал он при разборе дела. – Фракционной работы не вел, и нет от чего поэтому, отказываться. <…> Меня обвиняют в том, что я веду открытую вербовку в Университете. Изложение взглядов оппозиции это есть не фракционная работа. Если же так понимать, то тогда разъяснение взглядов большинства есть тоже фракционная работа. <…> Взгляды (мои) как оппозиционера вполне оформились при проработке стенограммы Августовского Пленума ЦК и ЦКК. До этого имел сомнения по ряду вопросов. Никаких секретных документов в портфеле не ношу». В то же время Нелогов не хотел сгущать краски: «От элементов термидора и бонапартистской линии страна советов не погибнет, т. к. этого рабочий класс не допустит». Интересно то, как стремительно летело время в оппозиции: баталии в ЦК вокруг нелегальных типографий – это события середины сентября 1927 года, а уже в октябре Нелогов говорит об истории с «врангельским офицером» как об абсолютно избитой «фальсификации сталинской фракции», о которой и говорить-то, в общем, нечего – для него это была давняя и известная каждому обывателю история. История «бонапартистская» – от такой характеристики Нелогов «не отказывался».

Несколько автобиографических реплик Нелогова:

В 23‑м году – я был оппозиционером-троцкистом. <…> Мне 23 года. Происхожу из пролетарских низов: с 5–7 лет ходил по миру, с 7–10 лет жил в приюте Красного креста, в этот же период полтора года проучился в церковно-приходской школе. С 10–14 лет работал чернорабочим (при аптеке), с 14 лет в комсомоле, куда вступил в 1919 году. В 1920 г. находился в продовольственном отряде в Сибири. <…> 17 лет вступил членом партии и с сентября месяца 1922 года по август месяц 1926 года был руководящим: секретарь крупных производственных комитетов, заведующий агитпроп отделом укома, райкома и т. д., партийным работником. С сентября месяца 1926 г. студент Комвуза[942].

– Из чего ты исходил, обвиняя партию в фашизме?

– В партии есть элементы фашизма, об этом и Троцкий также говорил, приводя примеры из мер борьбы правого Сталинского крыла. <…> Некоторая часть партии перерастает в фашистов, что подтверждает <…> отношение к Евдокимову на вчерашнем собрании Ленинградского актива, где его ударила какая-то женщина по голове. (В данном контексте «фашисты» – это скорее Бенито Муссолини в Италии, чем немецкие национал-социалисты, и обвинение в «фашизме» звучало скорее как политическая констатация, во всяком случае это еще вовсе не было политическим проклятием. – И. Х.)

– Евдокимова никто на собрании не хотел ударить, – парировал это обвинение Смирнов, – а это знакомая Евдокимову женщина к нему обратилась, но случайно зацепила за шапку, которая и упала.

– Насчет посылки товарищей коллективами для обструкции, – стоял на своем Нелогов, – при встрече вождей оппозиции на вокзале, то в этом имею определенное подозрение. Разве