Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

В три часа слуга Менгса принес мне обед на три персоны, но, поддавшись чувству бессердечия, я не пожелал ни с кем разделить его, а все оставшееся приказал унести. Мараззани умолял оставить хотя бы вино, но безуспешно. Вечером меня посетил Мануччи. Его сопровождал тот самый офицер, с которым я познакомился при аресте. После тысячи сожалений Мануччи сказал мне:

– По крайней мере, вы ни в чем не нуждаетесь, раз у вас есть деньги.

– Напротив, я лишен буквально всего, мне даже не разрешили написать своим друзьям.

– Это невероятно! – воскликнул офицер.

– А как бы вы поступили с солдатом, который присвоил деньги, доверенные ему узником?

– Он получил бы место на галерах. Укажите его.

Все вокруг умолкли. Я вынул из кармана три экю и объявил, что их получит тот, кто первым укажет вора. Мараззани сразу же назвал мерзавца, и остальные подтвердили его слова. Офицер записал имя, посмеявшись над тем, что я отдаю три экю за одно. Принесли перья, бумагу и свечу, и как только мои посетители удалились, я занялся письмами.

Несмотря на неудобство положения, поскольку на мои бумаги чуть ли не укладывались спать, я тотчас составил четыре послания: первое – министру юстиции, в котором изливал свое негодование на алькальда; второе – синьору Мочениго. Я также написал герцогу Лассаде, умоляя его заступиться за меня перед королем. Последнее и самое сердитое письмо предназначалось графу Аранде. Вот его полное содержание, если мне не изменяет память:

«Монсеньор, в ту минуту, когда Вы читаете мое письмо, мне угрожает смерть в тюрьме. Я никак не могу отринуть мысль о том, что именно Вы измыслили сие медленное убийство, поскольку все мои заявления, что я приехал в Мадрид с рекомендательными письмами к Вашему превосходительству, оказались напрасными. Пусть мне скажут, какое преступление я совершил. Я обращаюсь к Вашему чувству человеколюбия: разве Вы сможете хоть как-нибудь вознаградить меня за те мучения, которые я уже перенес? Прикажите незамедлительно освободить меня или положите конец моей агонии. Это избавит Вашего покорного слугу от необходимости покончить с собой собственными руками».

Я снял со всех четырех писем копии и запечатал оригиналы, чтобы на следующий день отдать их слуге Мануччи. Ночь была ужасна. Не смыкая глаз, я провел ее на скамейке. В шесть часов явился Мануччи. Я горячо приветствовал его, проливая в то же время слезы бессильной ярости, и умолял отвести меня в кордегардию, так как был уже скорее мертвецом, чем живым человеком. Он сразу же исполнил мою просьбу и велел принести шоколад. Потом посмотрел мои письма и, казалось, ужаснулся их выражениями. Этот юноша, которому еще не довелось испытать на себе превратности судьбы, не понимал, что случаются положения, когда невозможно удержать негодование. Тем не менее он твердо обещал доставить по адресу все четыре послания в тот же день и добавил, что синьор Мочениго будет обедать у графа Аранды и уже обещал говорить с министром в мою защиту.

После обеда объявили о прибытии алькальда. Меня отвели в соседнюю залу, где он восседал у стола, заваленного бумагами. Здесь же лежало и мое оружие. Алькальду помогали два писца. Он пригласил меня сесть и ответить на предлагаемые вопросы.

– Не забывайте, – добавил алькальд, – что каждое ваше слово будет занесено в протокол.

– В таком случае соблаговолите спрашивать меня по-итальянски или по-французски, поскольку я в равной степени дурно изъясняюсь и понимаю испанский язык.

Алькальд рассердился и целых четверть часа говорил с большой горячностью. Я понял почти все, но продолжал настаивать на своем. Тогда он подал мне перо и предложил написать по-итальянски мое имя, занятие и причины, приведшие меня в Мадрид. Я взял бумагу и написал:

Я, Джакомо Казанова де Сенгальт, венецианец, ученый по своим наклонностям, независимый по привычкам и достаточно богатый, чтобы ни у кого не одолжаться, путешествую ради собственного удовольствия, и меня хорошо знают посланник моей страны, граф Аранда, маркиз Мора и герцог Лассада. Я безбоязненно приехал в Испанию и, полагаю, не преступил никаких законов сего королевства. Тем не менее меня схватили по наветам людей, более достойных подобного обращения, чем я, и заключили в тюрьму вместе с бандитами. Не имея ни в чем упрекнуть себя, я хотел бы внушить своим преследователям, что у них нет никакого иного права, кроме как изгнать меня из пределов Испании, к чему я совершенно готов. Меня обвиняют в хранении запрещенного оружия, но я уже пятнадцать лет не расстаюсь с ним по причине частых путешествий и распространившихся повсюду злоумышленников. К тому же чины таможни у ворот Алькала видели это оружие и не конфисковали его. Теперь оно отобрано с единственной целью – получить предлог для действий против меня.

Я отдал написанное, и он приказал тут же перевести, а прочитав, пришел в еще большее раздражение и выкрикнул: «Вы пожалеете об этом!» – после чего велел отвести меня обратно в общую залу. Вечером пришел Мануччи и сообщил, что граф Аранда и посланник обсуждали мое дело. Синьор Мочениго говорил обо мне в самых лестных выражениях, хотя и напомнил, что ему никак нельзя выступить в мою защиту в той мере, как хотелось бы. Посланник сообщил министру все известное ему о моем положении. Граф Аранда признал несправедливость полиции, но присовокупил, что не произошло ничего могущего лишить меня рассудка. При этом он показал написанное мной письмо:

– И то же самое было заявлено дону Эммануэлю де Рода и герцогу Лассаде. Подобным слогом не пишут высокопоставленным особам.

– Черт возьми! Посмотрите только, что со мной сделали – упрятали в смрадный каземат, где нет ни кровати, ни стула и полно бандитов. Разве сего не достаточно, чтобы довести человека до отчаяния? Однако же ваш рассказ ободряет меня, – похоже, со мной поступят по справедливости.

Уходя, Мануччи счел возможным заверить меня, что завтра я буду уже свободен. Вторую ночь я провел так же, как и первую, одолеваемый сном, но не осмеливаясь отдаться ему из страха потерять кошелек, часы, табакерку, а может быть, и саму жизнь. В семь часов утра появился какой-то высокий чин в сопровождении двух адъютантов и объявил мне:

– Его превосходительство граф Аранда выражает сожаление, что с вами обошлись столь дурно. Он узнал об этом только из вашего письма.

– Его превосходительство знает далеко не все. – И здесь я рассказал о похищенном экю.

Чин сразу же потребовал капитана роты, в которой служил обокравший меня солдат, и приказал ему