Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

и по моему волнению он мог судить о моей к нему признательности. Выйдя от министра, я отправился к г-ну де Рохасу и, будучи под впечатлением только что случившейся сцены, не стал скрывать от него переполнявшие меня чувства к его превосходительству. Г-н де Рохас, не подозревавший об истинной причине этого, с резкостью возразил:

– Как! После всех сих бесчинств вы еще и благодарите их!

– Но правда восторжествовала, и у меня нет зла. Да и какого я мог бы требовать удовлетворения?

– Во-первых, отставки алькальда, и потом круглую сумму как возмещение несправедливости.

– Алькальд, несомненно, превысил свою власть, но он сделал это по ошибке, а не вследствие злого умысла. Что касается возмещения, то мне было бы стыдно оценивать деньгами перенесенные мною страдания.

За несколько дней до Святой недели король покинул Мадрид и переехал со всем своим двором в Аранхуэс. Синьор Мочениго сделал мне любезность и пригласил в свою свиту, собираясь представить меня Его Величеству. Однако же накануне отъезда я был поражен жестокой горячкой и слег в постель. К Святой пятнице мне стало лучше, и, несмотря на сильную слабость, я нанял карету и отправился в Аранхуэс. По прибытии туда я чувствовал себя скорее мертвым, нежели живым.

Среди особ, коих я усердно посещал в Аранхуэсе, не могу не упомянуть дона Доминго Барнери, первого королевского камердинера. Из его окон можно было наблюдать, как король каждое утро отъезжает на охоту и возвращается с оной, обессиленный усталостью. Король имел небольшой рост, но отличался подвижностью и выносливостью, в противоположность другим испанским монархам, которых в большинстве случаев принято считать раздражительными и немощными.

Карл III приблизил к себе некоего Грегорио Сквилласе, человека низкого происхождения. Все достоинства сего фаворита заключались в замечательной красоте его жены. Как и все остальные, я считал сеньору Сквилласе источником милостей, коими король осыпал ее супруга. Однако Барнери в следующих словах рассеял мое заблуждение:

– Подобные слухи действительно распространялись, но это чистейшие измышления. Король – само целомудрие и не знал ни единой женщины, кроме своей супруги, нашей покойной королевы, да и то он исполнял свои обязанности скорее по долгу христианина, нежели из супружеского влечения. Сей добрый государь не желает даже под угрозой жизни пятнать себя никаким смертным грехом, и можете вообразить, по какой причине? Единственно, чтобы не исповедоваться в нем своему духовнику. Имея крепкий организм и не испытав за свою жизнь никакого нездоровья, государь обладает таким горячим нравом, что при жизни королевы не проходило ни одной ночи без того, чтобы он не оказывал ей знаков своего нежного расположения. А удовольствиям или, вернее, тяготам охоты король предается лишь в надежде дать иное направление своим плотским страстям и отыскать действенное средство противу порывов слишком горячей крови.

– Вот поистине замечательный человек! – воскликнул я.

– Когда умерла королева, перемена оказалась не из легких, так как Его Величество не питает склонности ни к чтению, ни к музыке, ни к беседам. Посему было необходимо отыскать такие занятия, кои не оставляли бы ни свободного времени, ни возможности отдыха. Отсюда тот образ жизни, которого, вне всякого сомнения, король будет держаться до конца своих дней. Он встает в семь часов и после туалета читает молитвы. В восемь слушает мессу и пьет шоколад. Затем прочищает нос огромной понюшкой табака, единственной за весь день. До одиннадцати Его Величество принимает министров, после чего обедает. Встав от стола, он идет с визитом к принцессе Астурийской и засим уезжает на охоту, которая продолжается до восьми часов. Когда король приезжает обратно в замок, его несут в постель уже заснувшего от усталости. Таковы повседневные привычки нашего государя.

– Печальная жизнь для короля. Почему он не женится?

– Его Величество подумывал об одной из дочерей Людовика Пятнадцатого – принцессе Аделаиде – и даже вытребовал ее портрет, но по рассмотрении оного уже не желал ничего слышать о предполагаемом союзе. С тех пор никто не осмеливался говорить ему о женитьбе, ну а если кому-нибудь пришла бы мысль присоветовать государю взять для себя любовницу, то я не завидую этому человеку.

Карл III пал жертвой своего жестокого воздержания – как известно, он умер безумным. А по моим понятиям, человека в то время еще молодого и вполне свободного в отношении нравов, он уже и тогда был таковым. Аскетизм хорош только для священников, а у монарха это предосудительное заблуждение, ибо иссушение чувств производит в людях высокого положения равнодушие сердца и оканчивается, как мы видим, поражением мыслительного органа. Король очень любил своего брата, инфанта, и дозволял сему принцу брать любовниц налево и направо и беспрепятственно производить на свет незаконное потомство. Барнери никак не мог объяснить подобное противоречие. В голове инфанта таилось то же зерно безумия, которое созревало и у его августейшего брата, но инфант все-таки был подвержен куда более простительной страсти.

Во время поездок он всегда имел при себе образ Пресвятой Девы работы Менгса. Богоматерь была изображена сидящей на траве со скрещенными ногами, как принято у арабов, и поднятым платьем, так что ноги открывались до самого колена. Все в ней было рассчитано на возбуждение чувственного влечения. Сие сладострастное изображение с его натуральными формами заключало для испанского принца Божественный смысл и возвышало его воображение. Таковы и все испанцы – если вы хотите завоевать их сердце, старайтесь прежде всего действовать на чувства. Итальянцы в этом смысле одинаковы с ними, однако тонкость ума не позволяет им смешивать явления действительного мира с идолами фанатической веры.

Мой злой гений привел в Мадрид барона де Фрэтюра, который происходил из Льежа и являл собой законченный тип записного игрока и мошенника. Я имел несчастье составить знакомство с ним еще на водах в Спа. Разузнав о моих намерениях ехать в Португалию, он отправился в Лиссабон, надеясь встретить меня и с моей помощью пополнить свой кошелек. В течение всей моей долгой и бурной жизни я непрестанно служил приманкой для целой толпы интриганов и проходимцев, что было единственной причиной испытанных мною многочисленных бедствий. Едва объявившись в Мадриде, Фрэтюр узнал о моем здесь пребывании и поспешил ко мне с визитом. Он досаждал мне своей предупредительностью, и я счел себя обязанным принимать его, ибо не предполагал, что могу быть скомпрометирован подобным знакомством.

Уже через день Фрэтюр начал подступать ко мне. Он сознался, что не имеет даже одного су, и просил о вспомоществовании. По его словам, ему нужен был сущий пустяк –