Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

– Так, значит, и вы на мели, мой дорогой Казанова? Черт возьми, это даже неплохо! Мы сможем вместе заняться устройством своих дел.

Я понял, что он подразумевает карточную игру, и ответил:

– У меня нет гарантии в успехе предложенного вами предприятия, и посему я воздерживаюсь.

– Дьявол! Мне неоткуда взять средства на первую ставку, а хозяин уже собирается подавать счет. Не могли бы вы шепнуть ему пару слов в мою пользу?

– Это только повредит.

– Почему же?

– Ваш хозяин не преминет спросить поручительство за вас и после моего отказа вообще закроет кредит.

Фрэтюр имел возможность познакомиться у меня с Мануччи, и уже через неделю они сошлись весьма близко. Естественно, пройдоха-барон рассказал о своих затруднениях юному графу. Однако последний, будучи и сам записным игроком, не раскошелился, а отправил его к одному услужливому человеку, который давал деньги под залог. После сего оба приятеля вместе принялись за игру.

Тем временем в Мадрид приехал Кверини, назначенный на место синьора Мочениго, получившего назначение в Париж. Кверини, человек большого ума и обширных знаний, отнесся ко мне с величайшей внимательностью и уже через несколько дней сделался моим другом. Что касается Фрэтюра, то обстоятельства вынуждали его покинуть Испанию. Он все потерял за картами, а хозяин требовал уплаты, грозясь выставить барона на улицу. Мой вконец отощавший кошелек не позволял мне следовать побуждениям своего доброго сердца. Сии обстоятельства, и без того уже близкие к крайности, ухудшились еще более вследствие совершенной мною нескромности, в коей я буду раскаиваться до конца жизни. Однажды утром ко мне неожиданно явился Мануччи. Он был бледен и выглядел очень взволнованным.

– Я в весьма затруднительном положении, – сказал он. – Фрэтюр, которого я перестал принимать, так как он надоедал мне просьбами о деньгах, прислал вчера письмо, в коем угрожает прострелить себе голову, если я не ссужу ему сегодня сто пистолей.

– И это беспокоит вас?

– Я убежден, что несчастный приведет свою угрозу в исполнение.

– Зато я не сомневаюсь в обратном. Он обращался ко мне с такой же просьбой дня четыре назад и угрожал тем же самым, но последствий что-то не видно. Правда, он пытался спровоцировать меня на дуэль, полагая такой род самоубийства более благородным, однако я отвечал, что считаю наши силы слишком неравными, и на этом дело кончилось. Если он вздумает вызвать и вас, последуйте моему примеру или же вовсе не отвечайте.

– Это невозможно. Вот сто пистолей, соблаговолите передать их от моего имени. И пусть он напишет вексель по всей форме.

Я исполнил желание Мануччи и поспешил к барону. Передо мной был совершенно уничтоженный человек. Он с полным равнодушием принял деньги и написал вексель – это было все, что мне требовалось. В тот день я обедал у посланника и передал бумагу Мануччи. Назавтра я снова отправился в тот же дом, но, к величайшему моему удивлению, привратник сказал мне, что все уехали. После моих настояний он признался, что получил категорический приказ ни под каким видом не впускать меня. Я возвратился домой совершенно ошеломленный и тотчас написал Мануччи записку с требованием объясниться. Мой слуга побежал в посольство, но принес конверт обратно нераспечатанным – граф Мануччи не велел принимать даже моих писем. Я понапрасну истязал себя, силясь найти объяснение случившемуся, пока наконец не явился посольский лакей с письмом от Мануччи. Туда была вложена записка барона де Фрэтюра, адресованная графу. Сей интриган просил сто пистолей, а взамен предлагал Мануччи открыть тайного его недруга, коего граф почитает за преданнейшего себе человека. Мануччи в своем письме ко мне тут же указывал на этого врага, называя, как читатель, верно, сам уже догадался, мое имя. Я и в самом деле был повинен в одной нескромности, поскольку имел неосторожность рассказать барону об интимных отношениях между посланником и его фаворитом. Однако же предатель преувеличил то, что я по своему легкомыслию доверил ему. Каждая фраза послания Мануччи была клубком оскорблений, и в конце содержалось требование, чтобы я покинул Мадрид в течение восьми дней.

Чувствуя себя виновным, я ответил Мануччи полным признанием и, помимо извинений, соглашался на любую другую сатисфакцию, какую он только пожелает. Тем не менее я уведомлял его, что готов скорее подвергнуться любой опасности, чем покинуть Мадрид. Желая быть уверенным, что мое письмо достигнет адресата, я сам отнес его в почтовую контору Прадо. Однако же Мануччи так ничего и не ответил мне. Досада и злость настолько овладели мною, что я два дня не выходил из своей комнаты. На третий я велел заложить карету и поехал к принцу Католика. Но привратник вежливо остановил меня и шепнул, что его превосходительство имеет веские причины отказать мне от дома. Я спешу к аббату Биллиарди – тот же прием. Снова сажусь в карету и еду к Доминго Барнери. Он принимает меня, но лишь для того, чтобы рассказать про синьора Мочениго, который везде называет меня пройдохой, недостойным быть принятым в хорошем обществе. Сии кинжальные удары, поражавшие мое сердце, не лишили меня мужества испить чашу унижений до дна. Я не был принят маркизом Гримальди и доном Эммануэлем де Рода. Герцог Лассада, открытый недоброжелатель посланника, допустил меня к своей особе, но единственно, чтобы просить о прекращении моих визитов. «Мне крайне неприятно отказываться от столь интересного для меня общества, как ваше, но я вынужден принести сие в жертву, требуемую правилами приличия». После этого мне оставался один лишь граф Аранда. Несмотря на неудачно выбранное время, он принял меня с радушием и даже усадил рядом с собой – до тех пор я ни разу не удостаивался подобной чести. Это придало мне храбрости, и я рассказал ему о своих злоключениях.

– Господин Казанова, вы виноваты, хотя Мочениго и злоупотребил своим правом мести. Очень жаль, но придется отложить наш проект, ибо, когда понадобится представляться королю, Его Величество, узнав, что вы венецианец, непременно осведомится о вас у посланника Республики.

– Монсеньор, значит, я должен покинуть Испанию?

– Господин Мочениго потребовал этого, но я отказал ему. К сожалению, большее не в моих силах. Оставайтесь у нас безбоязненно, однако, прошу вас, не задевайте посланника и его фаворита.

После этой аудиенции я в течение месяца никого не видел в Мадриде, за исключением моего башмачника и его дочери. Несмотря на благосклонность девицы, подобная жизнь вскоре сделалась для меня непереносимой, и я подумывал, куда бы