Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

возвратить экю из собственного кармана. Капитан подчинился с явной неохотой, зато я принял от него монету улыбаясь. Высший офицер был не кем иным, как графом Рохасом, командиром полка, стоявшего в Буэн-Ретиро. Он заверил меня честным словом, что еще до конца дня я получу и свое оружие, и свободу.

– Вас не освобождают сразу же только потому, – добавил он, – что его превосходительство желает, дабы вам были принесены извинения за недосмотр полиции. Однако должен сказать, алькальда ввели в заблуждение лжесвидетельством. Он слишком легко доверился доносу проходимца, состоявшего у вас на службе.

Итак, я не ошибался: меня предал этот проклятый паж. Но что он мог знать? Вспоминая о странных событиях ночи накануне моего ареста, я, конечно, не мог чувствовать себя совершенно спокойным, но тем не менее ответил полковнику:

– Надеюсь, мне теперь нечего опасаться клеветы этого мерзавца. Поверьте, его общество не доставляет мне удовольствия.

Г-н Рохас призвал двух солдат, которые тут же увели доносчика. Больше я ничего о нем не слышал. Когда мы шли в кордегардию для очной ставки с обокравшим меня мошенником, я заметил во дворе замка графа Аранду и выразил по этому поводу свое удивление. Полковник ответствовал мне:

– Его превосходительство приехал единственно ради вас.

Затем сей достойный офицер пригласил меня к себе обедать. А пока я возвратился в свою тюрьму. Там для меня была поставлена вполне опрятная походная кровать, возле которой в ожидании сидел Мануччи. Он тут же бросился мне на шею, и мы расцеловались. Должен признаться, что в случившихся неприятных обстоятельствах сей юноша изъявил мне самое дружественное расположение, и я всю жизнь буду сожалеть о своей по отношению к нему нескромности, которую он так и не простил мне. Вскоре читатель сможет увидеть сам, не слишком ли далеко зашла злопамятность Мануччи.

Счастливая развязка моих злоключений быстро сделалась предметом разговоров среди узников. Большинство досаждало мне назойливыми просьбами, одно только выслушивание коих невероятно затруднило бы меня. Мараззани был особенно прилипчив. Он требовал, чтобы я немедленно подал графу Аранде просьбу в его пользу. Но добился он лишь приглашения разделить мой обед. Мы сидели еще за столом, когда вошел алькальд Месса, дабы препроводить меня домой. Сопровождавший его офицер возвратил мне шпагу, а сам алькальд – остальное оружие. Мой выход из тюрьмы был обставлен даже с некоторой торжественностью: впереди шли несколько солдат, а по обе стороны от меня – алькальд в своем парадном облачении и упомянутый офицер. Шествие замыкали альгвасилы, числом около двадцати. В сопровождении сего эскорта возвратился я в свои апартаменты, с которых были сняты печати. Прежде чем удалиться, алькальд сказал мне не без чувства:

– Можете удостовериться, сударь, что за ваше отсутствие ничего не пропало, и, если бы не ваш мерзавец-слуга, вам не пришлось бы жаловаться на чиновников Его католического Величества как на бандитов и воров.

– Господин алькальд, гнев вынуждает меня совершать глупости. Забудем случившееся, ведь если бы мой голос не был услышан, я мог бы попасть на галеры.

Засим я отправился к Менгсу, который никак не ожидал увидеть меня и был явственно смущен. Впрочем, разве мог он считать свое поведение безупречным? Ведь именно он выставил меня за дверь как подозрительную личность. Его слова о том, что он собирался предпринять некоторые демарши в мою пользу перед министром юстиции, я мог считать своего рода косвенным извинением. В доме Менгса меня ждало письмо, доставившее мне больше удовольствия, чем все его заверения. Оно было от Дандоло и содержало в себе еще одно, адресованное синьору Мочениго.

Добрейший Дандоло уведомлял меня, что по получении сего послания синьор Мочениго может не опасаться гнева инквизиции из-за отношений со мною. Менгс советовал сразу же отнести письмо посланнику, но мне невыносимо хотелось спать, и я отослал его Мануччи, который на следующий день явился с формальным приглашением самого посла быть у него к обеду. Тем не менее я не мог избавиться от всех своих страхов и, вполне вероятно, покинул бы Мадрид и даже Испанию, если бы не данная мне первым министром аудиенция, полностью рассеявшая все мои сомнения.

Меня довольно долго продержали в приемной графа Аранды, из чего я заключил, что его превосходительство не ожидал моего визита. Когда я наконец вошел, граф сразу же приблизился ко мне и подал связку бумаг:

– Вот ваши письма. Рекомендую перечитать их теперь, когда ваша голова остыла.

– С какой целью, монсеньор?

– С какой целью? Разве вы забыли, в каких выражениях они составлены?

– Простите, монсеньор, но всякий человек, решившийся выйти из такого положения, как мое, даже ценой собственной жизни, не задумывался бы над выбором слов. Я был вынужден считать, что все произошло согласно приказу вашего превосходительства.

– Совсем напротив. По-видимому, вы плохо понимаете свое и мое положение.

– Я вполне отдаю должное вам уважение в обычных обстоятельствах. Но я видел, что оказался вне закона, и поэтому мое поведение заслуживает снисхождения.

– Возможно, но отнюдь не оправдывает то мнение, которое вам было угодно составить по поводу моих намерений касательно вас. Вы несправедливы и не подтверждаете свою репутацию умного человека.

Я поклонился как бы в знак благодарности за его иронический комплимент. Он же продолжал несколько смягченным тоном:

– Господин Казанова, вы вполне уверены, что ни в чем не можете упрекнуть себя и никоим образом не нарушили, как утверждаете, законы, установленные правительством Его католического Величества?

То, как граф произнес эти последние слова, заставило меня вздрогнуть. Воспоминание о трагическом приключении встало передо мной во всех своих кровавых подробностях. Граф заметил мое замешательство и добродушно продолжал:

– Успокойтесь. Хотя нам все известно, вы прощены, поскольку поступили как достойный и отважный человек. Однако же, согласитесь, у нас достаточно оснований, чтобы отправить вас на виселицу. Вы поступили как испанец, а сеньора Долорес – как римлянка.

– Что она сделала?

– Она уже во всем призналась.

– Рискуя погубить меня?

– Это была единственная возможность спасти вас. Кавалер, заколотый сеньорой, был дурным человеком, но все-таки подобное преступление заслуживало наказания, которого не удалось бы избежать во всей его жестокости, если бы дело стало известно публике. Однако тайна и в еще большей степени причины, побудившие Долорес, дали место милосердию. Она свободна и вместе со своим семейством покинула землю Испании. А вы можете оставаться совершенно спокойным. Полагаю, вам нет надобности напоминать, что это составляет государственную тайну, поскольку вы более всех других заинтересованы в этом.

В сию минуту у меня было желание броситься перед графом на колени,