Не таковский Маяковский! Игры речетворца - Галина Александровна Антипова

То же двустишие известно со второй строкой «…Впереди Абрам Эфрос». Абрам Маркович Эфрос – театровед, искусствовед и переводчик – видимо, здесь высмеивается как эстет («в венчике из роз»).

– Паршивые, отвратительные стихи, типично белогвардейские!

– Я вас не про содержание спрашиваю, Владимир Владимирович, какова форма, скажите?

– И форма такая же – с кокардой и с аксельбантами, белогвардейская форма.

Разговор с неназванным поэтом, принесшим свои стихи Маяковскому. Из книги Льва Кассиля «Маяковский сам» (приводится сокращенно).

Нечастый в полемике Маяковского пример остроумия, а не острословия: мгновенно приискано метафорическое определение к предложенному предмету.

Там и Кремль, и царь-пушка,

Там и молот, и серпушка.

Записано Натальей Брюханенко на публичном выступлении Маяковского в Крыму и опубликовано в ее воспоминаниях.

Пародия на строки из поэмы Александра Безыменского «Комсомолия», где «серп и молоток» рифмовалось с «ток». «Это значит неуважительно писать о нашем гербе, – сказал Маяковский. – А если написать „пушка“, то он, наверное, не постесняется написать…» – и прочитал эту эпиграмму. Сымпровизировал он ее тогда или повторял регулярно, неясно, потому что на другом выступлении Лев Кассиль слышал ту же остроту в прозе: «А если ему нужно будет зарифмовать „пушка“? Тогда он напишет „серп и молотушка“?» Последовательность, скорее всего, такая: сначала придумана вариация к слову «молоток», к ней подобрана рифма «пушка», а затем уже родилась отточенная и, наверное, много раз повторенная с эстрады пародия, где Маяковский поменял слова местами. Во всех случаях демонстрировалась необходимость для поэта властвовать над рифмой, чтобы сделать ее действенным оружием, а не идти у нее на поводу. (Об этом писал еще теоретик классического искусства Никола Буало: «Рифма – раба и должна только повиноваться».) И во всех случаях это острый выпад против литературного противника, занимавшего довольно солидное положение.

Вообще у Маяковского был запас примеров «как не надо писать» из чужих стихов – например, широко известное (именно с его слов) графоманское: «Семён Михайлович Будённый / Скакал на сером кобыле́». В то же время он и сам не раз давал повод для упреков в грубой небрежности: «Я гайки делаю, а ты для гайки делаешь винты», «Поэмы замерли, к жерлу прижав жерло» и другие. Например, в стихотворении «Даешь изящную жизнь» тоже получилась неприятность с лошадьми: «мерин сивый» зачем-то ухаживает за «особой кобылкой».

Одного поля ягодицы.

Из воспоминаний Брюханенко. Сказано после выступлений на вечере или диспуте Ильи Сельвинского и Веры Инбер. (В тексте Брюханенко, видимо ошибочно, «ягодица».)

Смысл и техника остроты не нуждаются в комментариях. Сельвинский – основатель, а Инбер – член Литературного центра конструктивистов, почему-то враждовавшего с ЛЕФом. Сельвинский иносказательно изобразил эту вражду в поэме «Пушторг», задевал Маяковского в другой, «Записки поэта»; Маяковский ругательно помянул его стихотворение («Таратина – таратина – тэнн…») в поэме «Во весь голос». Там же Маяковский обыграл фамилии двух молодых конструктивистов, Анатолия Кудрейко и Константина Митрейкина:

Кудреватые Митрейки,

мудреватые Кудрейки —

кто их к черту разберет!

Кудрейко этот выпад перенес спокойно, а вот Митрейкин был потрясен. Он написал свою поэму под заглавием «Во весь голос», где отрекался от конструктивизма, всячески демонстрировал почтение к памяти Маяковского, а через несколько лет застрелился.

Плевать я хочу на эту книжку

автографом не снабжу ее новым

не хочу расписываться

рядом с Ионовым.

Запись в альбоме Натана Альтмана (1920).

Илья Ионов, заведующий Петрогосиздатом, а потом рядом других издательств, шурин всемогущего властителя Петрограда Григория Зиновьева, имел скверную репутацию среди литераторов самых разных убеждений. Об этом, например, часто говорится в дневнике Корнея Чуковского. Был ли конкретный повод, из-за которого Маяковский на предложение «расписаться рядом с Ионовым» (его автограф действительно на соседней странице) ответил этой грубостью, обидной прежде всего для владельца альбома? Мог быть, могло и не быть. Зато рифму он придумал особой убойной силы («чтоб враз убивала, нацелясь») – убойной не по смыслу, а по звучанию. Обычно, если ударные слоги в рифме не совпадают, это так или иначе компенсируется: какой-то слог проглатывается, в одном из рифмующих слов появляется дополнительное ударение и т. п. Здесь ударения стоят четко и никак не могут быть перенесены: «ее нОвым – ИОновым». Из-за этого последнее слово особенно резко выделено.

В критике сплошные ненужности: лишний Вешнев и важный Лежнев.

Из выступления перед московской публикой 20-х годов. Приведено в воспоминаниях Петра Незнамова.

Выступление в переполненном зале («По сто грамм зрительного зала на человека», – сказал Маяковский) было посвящено критике всех журналов, оппонировавших ЛЕФу, то есть вообще всех, кто не ЛЕФ. Абрам Лежнев был ведущим критиком эстетически «правой», хотя и коммунистической группы «Перевал», выступал за «слияние идеологии и эстетического момента». Владимир Вешнев, напротив, – пролеткультовец: его группа выступала за классовую чистоту литературы. Итак, два критика были диаметрально противоположны, но оба враждебны ЛЕФу. Каламбур уравнял их.

«Скрещивание» имен собственных было одним из любимых шуточных приемов Маяковского. Еще в ранней юности, как вспоминала Вера Шехтель, он в кино громко читал титр «Танцовщица Сито Решето» вместо «Рита Сашето». Профессоров Школы живописи Милорадовича и Касаткина называл «Косорадович и Милорадкин» (воспоминания Льва Шехтеля). Организацию «Масткомдрама» во главе с партийным деятелем Бассалыго – Бассорама и Маскодрыга (воспоминания Александра Февральского). «Кудреватые Митрейки», понятно, стоят в том же ряду, есть и еще примеры.

На одном из диспутов ему возражал, помнится, Львов-Рогачевский. Возражал обстоятельно, скучно, и не без желания показать, что он тоже «все новое приемлет». Маяковский вышел отвечать…

– Вот этот… Львов-Куликовский…

Председатель позвонил и поправил: «Львов-Рогачевский».

– Простите, я ошибся… Так вот, Овсянико-Рогачевский…

Председатель опять звонит:

– Призываю оратора к порядку. Львов-Рогачевский…

– Так вот, говорю, этот Львов-Разумник… Или нет, Иванов-Рогачевский…

Публика хохотала неудержимо.

Из воспоминаний Георгия Адамовича.

Здесь фамилия (псевдоним) Львов-Рогачевский скрещивается с фамилиями других скучных, по мнению Маяковского, критиков: Овсянико-Куликовский и Иванов-Разумник. Все они были, как и Лежнев с Вешневым, разных убеждений: Овсянико-Куликовский – дореволюционный профессор, умеренный народник; Иванов-Разумник – эсер, а потом «скиф» (группа, предвосхитившая евразийство); Львов-Рогачевский – большевик и литературный чиновник.

Адамович называет это «гоголевским приемом говорящих фамилий». Не без того, но и у Гоголя, и у Маяковского звучание важнее смысла: что Овсянико-Рогачевский, что Сквозник-Дмухановский. Тем более бессмысленны «Бассорама и Маскодрыга». Гоголь с подобными целями использовал малороссийские фамилии, до смысла которых великороссу трудно добраться: «Вискряк не Вискряк, Мотузочка не Мотузочка,