Не таковский Маяковский! Игры речетворца - Галина Александровна Антипова

Голопуцек не Голопуцек». Похоже, но иначе сделано у Ильфа и Петрова: «Мебель мастерских Фортинбрасса при Умслопогасе» – имя норвежского принца из «Гамлета» и придуманное слово стилизованы под аббревиатуры советских учреждений, подобно следующему примеру.

Я рассказывал, что [Леонид] Андреев одно время был в России как бы главный комиссар по самоубийствам. – Да, да! – подхватил он. – Завсамуб; заведующий самоубийствами. – Говорил про фамилию Разутак: – У нас в Москве говорят: – Разутак его и разуэтак!

Из дневника Корнея Чуковского (1920).

«Завсамуб» – типичное для 20-х годов сокращение всего, что только можно сократить, над чем потешались сами же сокращавшие. Это слово предвещает знаменитого «главначпупса» из «Бани». «Разутак и разуэтак» похоже на «пелей его сына». На самом деле фамилия этого известного большевика (в то время профсоюзного начальника) – Ру́дзутак с ударением на первом слоге, но правильно ее, скорее всего, почти никто никогда не выговаривал.

– Бросьте вы ваших Орешиных и Клычковых. Что вы эту глину на ногах тащите?

– Я глину, а вы – чугун. Из глины человек сделан, а из чугуна что?

– А из чугуна памятники.

Разговор с Сергеем Есениным.

Юрий Карабчиевский считает этот диалог проявлением постоянного желания превратиться из человека в памятник. Пожалуй, с ним стоит согласиться, хотя в стихах Маяковский и выражал желание собственный памятник взорвать.

Тут же приходят на память строчки из «Сергею Есенину» с великолепной и почти бессмысленной аллитерацией:

Вам

            и памятник еще не слит,—

где он,

            бронзы звон

                   иль гранита грань?..

Не видел хвоста. Поэтому не могу и определить, что это за зверь ваш Булгаков: крокодил или ящерица.

Из повести Валентина Катаева «Трава забвенья». Маяковский ушел с «Дней Турбиных» Булгакова после третьего действия и так ответил на вопрос «Ну как вам?».

Отношения двух писателей – отдельная большая тема. Маяковский Булгакова и, в частности, «Турбиных» постоянно клеймил устно и печатно… и дружески играл с ним на бильярде. Булгаков смерть Маяковского пережил так тяжело, что попытался даже написать стихи.

Довольно долго держалось мнение, будто поэт Сашка Рюхин в «Мастере и Маргарите» – Маяковский. Это совершенно не так. Слова «взвейтесь да развейтесь» указывают на Александра Жарова («Взвейтесь кострами, синие ночи»), но еще вероятнее, что Булгаков имел в виду «пролетарского поэта» вообще.

ОКНО САТИРЫ «ЧУКРОСТА»

Что ж ты в лекциях поешь,

будто бы громила я,

отношение мое ж

самое премилое.

Не пори, мой милый, чушь,

крыл не режь ты соколу,

на Сенной не волочу ж

я твою Чукоккалу.

Скрыть сего нельзя уже.

Я мово Корнея

третий год люблю (в душе!)

аль того раннее.

Запись в альбоме Корнея Чуковского «Чукоккала». Сделана в декабре 1920 года. Опубликована Чуковским в его воспоминаниях и затем многократно.

К. И. Чуковский. Шарж. 1915

Может быть, для этих стихов стоило бы завести какую-то отдельную рубрику – слово «противники» для отношений Маяковского с Чуковским подходит плохо, но и товарищами их никак не назовешь.

Чуковский был первым солидным критиком (а он был, пожалуй, главным критиком предреволюционных лет), который отнесся к футуристам как к поэтам, а не как к хулиганам. Хулиганом на заре карьеры называли и его самого. О поэзии Маяковского он нередко писал неприятные вещи, например: «Маяковский, при всем своем сильном таланте, есть… страшно упрощенная, страшно элементарная личность, без всяких душевных тонов и оттенков…» «Элементарный» футуризм для Чуковского был воплощением времени, отражавшим наступление городской массы на культуру. Но в то же время он признавался: «Конечно, я люблю Маяковского». Любил он его и по-человечески, хотя их отношения все время что-то омрачало.

Часто выступления футуристов проходили в один вечер с лекцией Чуковского о них же. По словам Бенедикта Лившица, они носились друг за другом из аудитории в аудиторию «подобно собачьей свадьбе». Это началось осенью 1913 года. Критик раздражал поэтов, но был им необходим для стычек, без которых футуризм не мог существовать.

Около полутора месяцев летом 1915 года Чуковский с Маяковским жили по соседству в поселке Куоккала (отсюда название альбома «Чукоккала»), и их отношения можно было назвать дружескими. Затем в печати появилось стихотворение «Гимн критику», метившее во всю профессию, но в Чуковского особенно, хотя и завуалированно. «Критик» стихотворения рожден «от страсти извозчика и разговорчивой прачки» – Чуковский был незаконнорожденным сыном прачки, очень по этому поводу комплексовал и даже переименовал себя из Николая Васильевича в Корнея Ивановича.

В первом четверостишии постоянно повторяется сочетание букв «ч-к»: «извозчика», «прачки», «мальчик», «на тачке» (замечено Александром Парнисом). Карьеру Чуковский начинал почти буквально без штанов, как и сказано в стихах. Но тогда строчки «И скоро критик из имениного вымени / выдоил и брюки, и булку, и галстук» получаются просто клеветой: никогда Чуковский не выступал обслугой литературных «имен» – напротив, был злым и зубастым. Зарабатывал он своими статьями довольно прилично – не более и не менее, работал очень много.

Много ль человеку нужно?

                                  – Клочок —

                 небольшие штаны

и что-нибудь из хлеба.

Он носом, хорошеньким,

   как построчный пятачок,

      обнюхал приятное газетное небо.

                     И какой-то обладатель

                какого-то имени

           нежнейший в двери услыхал стук.

   И скоро критик

из имениного вымени

выдоил и брюки, и булку, и галстук.

«Гимн критику» (1915)

В дальнейшей истории масса загадок и нестыковок, о которых слишком долго рассказывать. Трудно представить себе, что Чуковский – очень зоркий читатель и очень мнительный человек – мог ничего не заподозрить. Была ли тогда ссора – неясно; дневник Чуковского за 1915 год утрачен. Слова «именино вымя» он цитировал в одной из статей как пример удачного словотворчества. Но личные отношения критика с поэтом заглохли на несколько лет. Это могло произойти и само собой: знакомство с Бриками сильно изменило жизнь и круг общения Маяковского.

В 1920 году Чуковский лично пригласил Маяковского в Петроград для выступлений с чтением «150 000 000», много общался с ним, его записи о Маяковском в дневнике вполне благожелательны. Обида либо странным образом прошла, либо ее, тоже странным образом, вовсе не было.

«Окно сатиры Чукроста» похоже на «Окна сатиры РОСТА» только жанром – картинки с подписями – да еще манерой этих самых картинок. Первое четверостишие – ответ на