Пишите мне на медсанбат - Людмила Петровна Дробинская

— Что вы, товарищ комиссар, мы и не думали.　

— Ну вот и прекрасно! Конечно, городскому жителю да еще в восемнадцать лет, ночью и Шереметевский парк тайгой кажется, коряга — медведем, но с рассветом все пройдет. Смотрите, — продолжал батальонный комиссар, — видите пламенеющее зарево? Это горит Лигово. Там наши товарищи. Завтра начнут поступать раненые, и все должно быть готово.　

— Ясно, товарищ комиссар.　

— Коли ясно и нет вопросов, примемся за дело. Вооружайтесь лопатами. Будем рыть укрытия…　

Комиссар вонзил в набухшую от дождя землю саперную лопату и первым копнул землю. Все последовали его примеру. Копали всю ночь. К утру в лесу появилась палатка для приема раненых, операционная, и старший хирург медсанбата Шкляревский сделал в ней трепанацию черепа раненному в голову ополченцу.　

Раненые потянулись утром. Велико же было изумление врачей и сестер, когда несколько человек после хирургической обработки ран запросились обратно в часть.　

— Рана у меня пустяковая, — твердил ополченец с морщинистым лицом и большой повязкой на голове — не отпустите — сам уйду. Вникните, доктор, — фашисты под Ленинградом!　

С трудом удалось удержать этих раненых…　

Через несколько дней после прибытия медсанбата в Шереметевский парк нарушилась связь с полком, занимавшим оборону под Урицком. Обеспокоенный комиссар медсанбата решил послать в разведку двух девушек-санинструкторов. Зябко поеживаясь, стояли у небольшой санитарной машины Таня Никитенко и Лариса Хабазова.　

— Все поняли, девушки? Помогите в санчасти, если будет в вас нужда, и поскорее «домой», — сказал им комиссар и протянул по плитке шоколада.　

В кузове машины было темно и холодно. Таня и Лариса сидели на привинченных носилках и смотрели сквозь мутное оконце на убегавшее из-под колес шоссе, слегка подсвеченное заревом пожарищ.　

— Знаешь, — прервала молчание Таня, энергично тряхнув короткими волосами, — я буду проситься в полк.　

Внезапно водитель резко затормозил. От толчка рвануло дверь и девушек сбросило с носилок на пол. На шоссе рвались снаряды, взметнулось пламя.　

Девушки бросились в канаву и пролежали в ней, пока не прекратился обстрел. Таня долго сплевывала липкую кровь. Лариса била себя ладошкой по уху, тщетно пытаясь оборвать нестерпимый гул в голове. Затем они отправились в лес, откуда доносилась стрельба. Стали попадаться раненые. Девушки уточняли, из какого они полка, выводили на дорогу, где дежурили санитарные машины. Так прошла ночь. Утром, посеревшие, продрогшие, они вернулись в медсанбат и доложили комиссару, что раненые из полков следуют на Московское шоссе, потому что дорога на Лигово под обстрелом.　

В середине сентября положение на этом участке фронта осложнилось, и новый командир медсанбата военврач третьего ранга Сомов решил для помощи полковым медикам выслать отряд из медсанбата.　

Был теплый сентябрьский день. После дождя возле поваленных снарядами берез выстроились красные подосиновики и тесными семейками сгрудились опенки. Рано утром, позавтракав и взяв перевязочный материал, врачи медсанбата Любовь Шебалина, Вивея Попова, сандружинницы Таня Никитенко, Лариса Хабазова, Рая Зенькова. Аня Суслова пошли в горящую Ульянку.　

Они шли, укрываясь в воронках, ложбинках, за поваленными деревьями, пока не дошли до развалин и пепелищ когда-то цветущей Ульянки и увидели в поселке каким-то чудом уцелевший дом. Как бы бросая вызов войне, возле дома красовалась рябина, расцвеченная гроздьями алых ягод. Ветер подхлестывал рваные занавески на распахнутых окнах, возле поваленных цветочных горшков на подоконнике покачивался гуттаперчевый мальчик, цепляясь за привычный ему мир.　

Медики разыскали санчасть и всю ночь провели в траншеях, оказывая помощь раненым.　

Эта ночь словно бы притупила нервы, научила работать под огнем, сохранять самообладание. Утром, измученные, они вернулись в медсанбат.　

— Поешьте поплотнее, — участливо сказал им комбат Евгений Петрович Сомов, — а затем отправляйтесь обратно. Без вас в полку не справятся.　

Так и не отдохнув толком, они вернулись на передовую, где им уже стал знаком каждый «уголок».　

Трое суток провели без сна. Даже на Люде Шебалиной и Тане Никитенко, отличавшихся завидным здоровьем, это отразилось. Глаза сами закрывались, неудержимо клонило ко сну. Но комбат неумолим — не до отдыха сейчас и вновь отправил их в Ульянку за ранеными.　

Под утро медицинский отряд перешел узкую речку и цепь неглубоких окопов боевого охранения. Стояла предутренняя тишина. Куда идти? Где еще разыскивать раненых? Где гитлеровцы? Политрук медсанбата Джемиго, который в этот раз пошел вместе с медиками, остановился, чутко прислушался. «Задержитесь здесь, — сказал он шепотом. Я пройду вперед — уточню обстановку».　

Политрук исчез. Привалившись к кустам, девушки тотчас же задремали. Джемиго скоро вернулся и сообщил: сразу за окопами начинается довольно широкая нейтральная полоса, и на ней, должно быть, остались тяжелораненые. Хорошо бы до вражеской атаки их вытащить…　

Не задерживаясь более, отряд прошел окопы и вступил на нейтральную полосу.　

— Поосторожнее, не зевайте по сторонам, маскируйтесь получше, — не без тревоги напутствовали медиков бойцы и командиры.　

Двинулись вперед. Вдруг Шебалина остановилась. Она отчетливо услышала стоны, которые шли из сарая за оврагом. Стоны повторились. Сомнения отпали. В сарае и в каменном строении, что по соседству с ним, находились раненые.　

В овраг для разведки отправился санитар. Прошли томительные полчаса. Вдруг раздался одиночный выстрел. Санитар все не возвращался. По-видимому, погиб. Что же делать? Направиться еще кому-нибудь? Не сговариваясь, они все медленно пошли вперед, прячась за кустами. Когда до оврага остались считанные метры, откуда-то появился пожилой человек в коричневом костюме и, отчаянно взмахнув руками, закричал:

— Уходите отсюда немедленно! За оврагом фашисты!　

Только он это прокричал, как сильная пулеметная очередь хлестнула по деревцам и сараю, отрезая к нему подходы.　

Медики бросились на землю. Над их головами прошуршали мины, которые взрывались невдалеке, осыпая лежавших комьями земли.　

— Бандиты, они добьют раненых! — шептала в отчаянии Шебалина.　

Никитенко яростно сжимала маленький браунинг, подаренный ей комиссаром.　

Прошло немного времени. Обстрел затих. Они подняли головы, осмотрелись. Человек в коричневом костюме исчез. Все так же стоял пробитый пулями сарай, только теперь стонов было не слышно.　

Им впервые стало страшно в обступившей их глухой тишине.　

Они медленно отползли назад. В боевом охранении, в траншеях, волнуясь и перебивая друг друга, врачи и сестры рассказывали все, чему были свидетелями и о чем не могли забыть много лет спустя.　

— Они расстреляли беспомощных раненых, и мы не смогли им помешать, — твердила Люба Шебалина, и ее милое, заплаканное, в ссадинах и кровоподтеках лицо было печально.　

— Так это же фашисты, — зло сказала Таня Никитенко.　

Ополченцы много курили, молча слушали, лица их были суровы и мрачны.　

Солнце ушло за залив. Пришла ночь. Она укрыла передний край и нейтральную полосу, сарай с погибшими ранеными, почернила бессонные лица бойцов, зажгла робкие тусклые