Пишите мне на медсанбат - Людмила Петровна Дробинская

— Это очень хорошо, — удовлетворенно кашлянул Верховский и широкой ладонью погладил блестящую лысину. — Только за всем этим не упускайте главного. Нужно преградить дорогу эпидемиям! Есть все данные, что в войсках из месяца в месяц будет расти дистрофия, прежде всего за счет прибывающего из Ленинграда пополнения — ведь нормы выдачи продуктов гражданскому населению значительно снижены. Дистрофия вызовет другие заболевания и, в первую очередь — дизентерию. Организуйте в армии, в каждой дивизии, занятия с медсоставом. Не забудьте санинструкторов, фельдшеров батальонов, полков. Эта огромная армия медиков работает в гуще войск, и от ее санитарной культуры, знаний зависит многое.　

Заключая совещание, начсанфронта твердо обещал, что в армии будут свои госпитали и не придется отправлять раненых во фронтовые. И снова подчеркнул:　

— Работайте больше с людьми, совершенствуйте их знания.　

Через час фронтовое и армейское санитарное начальство на трех машинах уехало в медсанбаты Колпина и Понтонной.　

Замыкающая черная «эмка» с помощником начальника лечебного отдела фронта Новиковым и армейским хирургом Айзманом задержалась у контрольно-пропускного пункта и вскоре тоже ушла по мокрому серому асфальту вперед.　

Армейский хирург 55-й армии военврач 2-го ранга И. М. Айзман.

Что произошло потом, мы узнали от начсанарма.　

Шоссе у Понтонной интенсивно обстреливалось. Первые две машины благополучио проскочили зону огня, а на пути третьей разорвался снаряд. Глухой удар потряс машину, выбил из помертвевших рук водителя баранку. Осколки пробили стекла, кузов, обрушились на сидевших в машине людей.　

Сильный взрыв на шоссе услышали в медсанбате и в «эмках», ушедших вперед. Командир медсанбата 268-й дивизии Д. И. Банщиков и первые две черные «эмки» поспешили на помощь пострадавшим.　

Сначала подбежали к разбитой машине Банщиков и санитары с носилками. Убитыми оказались военврач первого ранга Новиков, прибывший вместе с начсанфронта, и шофер Иванов. Жизнь еще не угасла в прошитом в разных местах осколками армейском хирурге Айзмане. Спустя несколько дней, когда Айзман несколько вышел из тяжелого состояния, он рассказывал:　

— Самое тягостное воспоминание — это минуты, когда меня вытаскивали из машины. Я полулежал на переднем сиденье, были повреждены голова, челюсти, глаза, грудь, руки, особенно правая кисть. И когда меня тащили — это вызывало такую боль, которая погружала меня в шоковое состояние, а затем в обморок. Помню себя лежащим на операционном столе. Никого не видел. Не знал, целы ли глаза, или их забило землей, как мне сказала врач медсанбата Нина Ивановна Ильина.　

Очнулся армейский хирург ненадолго в санитарной машине, куда забинтованного, с кислородной подушкой, его внесли на носилках. Он не знал, что после ранения прошло немало минут борьбы за его жизнь. Среди множества осколков, застрявших в толще мышц груди, старший хирург медсанбата Хоменко извлек один крупный, с винтовой насечкой. Это был орден Ленина — высшая боевая награда врачу в советско-финскую войну. Он прикрыл верхушку сердца, принял на себя поток осколков и спас жизнь армейскому хирургу. Нарастающая сердечная слабость не позволила продолжить операцию, и Айзман по распоряжению начсанфронта был переправлен во фронтовой госпиталь № 50, где раненым занялся профессор А. А. Немилов. Состояние Айзмана еще долго оставалось серьезным.　

Будучи тяжело раненным, Айзман оставался прежде всего врачом и старался анализировать свое состояние, не раскисать, держаться активно, внушал себе веру в выздоровление.　

Вот строки из его короткого письма, продиктованного медсестре через несколько дней после ранения, в разгар пневмонии.　

«Все время, пока сознание не оставляло меня, я старался контролировать свои ощущения, давать им объяснения и не сдаваться. В особенности меня подстегнула оценка моего состояния, сделанная, судя по голосу, пожилой нянечкой у моей кровати на шестой день после ранения, когда на глазах была повязка:　

— Этот, сердечный, до вечера не дотянет!　

,Ну, мы это еще посмотрим” — подумал я».　

И он начал бороться за жизнь.　

Всего этого мы в санитарном отделе не знали. Понимали, что дела нашего товарища плохи. Если даже выживет, то что может быть печальнее слепого и безрукого хирурга?　

Но потом поняли, что к оценке его состояния подходили шаблонно, позабыв о таких индивидуальных качествах человека, как сила воли, характер. Они-то зачастую и играют главную роль в исходе болезни.　

В ту пору еще не было антибиотиков, и огнестрельные ранения легких вызывали осложнения, протекали очень тяжело. Айзман перенес воспаление легких, плеврит. Раненая рука беспомощно лежала в гипсе. Разлитой отек и кровоизлияние, множество осколков закрыли в глазах свет. Засыпал он под утро, мокрый от пота и обессиленный.　

Долго шла борьба за его жизнь, медленно восстанавливались силы. Вначале он стал видеть, как сквозь туман. Потом мутная пелена постепенно рассеялась. Теперь все внимание Айзман сосредоточил на раненой правой кисти. Плотно сжав челюсти, страдая от внутреннего напряжения и боли, он часами тренировал искалеченные пальцы, заставляя их вновь обрести гибкость.　

А война шла. Жизнь продолжалась. Исполняющим обязанности армейского хирурга санитарный отдел назначил командира хирургического отряда Михаила Александровича Могучего. Автохирургический отряд возглавил военврач второго ранга рентгенолог Г. М. Гольдин, в котором счастливо сочетались организаторские способности, специальные знания и большая человечность. Но связь Могучего со своим отрядом ни на минуту не прекращалась. И по-прежнему, как летом сорок первого, когда было трудно и захлестывал поток раненых, на помощь выходили хирургические группы усиления, а вместе с ними и наравне со всеми работал армейский хирург М. А. Могучий.　

Накануне ноябрьских праздников комиссар санотдела С. Я. Кораблев и я собрались навестить нашего раненого товарища во фронтовом госпитале. По распоряжению начальника тыла полковника Е. И. Цуканова, сменившего Е. Г. Савченко, военторг приготовил небольшую посылку. Айзман долго не хотел принимать продукты, просил разделить их между всеми работниками санотдела, а водке обрадовался. Сказал, что после отбоя обязательно в честь праздника всей палатой выпьют «по малой, по фронтовой».　

Неимоверно худой, с побелевшими висками, он сидел в кровати и пальцами левой руки помогал пальцам правой сжимать и разжимать мячик пинг-понга.　

— Невозможного в жизни нет! — сказал он нам. — Я обязательно разработаю пальцы и останусь хирургом.　

Под впалыми щеками врача заходили желваки. На лбу выступил пот. Глаза под отечными покрасневшими веками потеплели. После длительного перерыва мы услышали любимую им: «И тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет».　

В тот вечер мы поверили, что так и будет.　

Соседи справа

Нашим соседом справа была 42-я армия, с которой поддерживали тесные отношения не только наши оперативники,