Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

несомненно, служила важным мотивом для первого. Однако другой причиной активности такого рода активности стало изменение восприятия священниками своего сана: пастырское служение все чаще мыслилось как форма социального лидерства.

Участие мирян в ассоциациях духовенства было вызвано верой в надежность такого рода учреждений как каналов благотворительной помощи, чему способствовала кампания по оказанию помощи голодающим. Поскольку с ростом городских центров население стало более мобильным, это участие вышло как за сословные, так и за географические границы. Причем не только дворяне и купцы доверяли духовенству свои благотворительные пожертвования в пользу низших сословий. Крестьянство и горожане также начали использовать сети духовенства для участия в благотворительной деятельности за пределами своих собственных сообществ. Духовенство помогало группам и отдельным лицам отправлять пожертвования из городских центров в сельские приходы и даже в другие губернии. Примером может служить пожертвование от двух бывших крестьян, ставших московскими мещанами, в пользу своего старого прихода в Тверской губернии.

На пользу и спасение душ ближних наших, наипаче неимущих и нуждающихся, мы решили пожертвовать в приход церкви в честь Казанской иконы Божией Матери, что в Красном Селе, Калязинского уезда, Тверской губернии, где прежде мы были прихожанами, одно свидетельство Государственной 4% Ренты за № 2731/серия 84 по нарицательной цене в одну тысячу (1000) рублей… Мы усердно просим Тверскую Духовную Консисторию исполнить нижеследующую нашу волю… Проценты по купонам должны идти на вспомоществование беднейшим прихожанам сей церкви, преимущественно больным и старым женщинам, неспособным работать, и вдовам с малолетними детьми, также пострадавшим от некого-либо несчастия или стихийного бедствия: пожара, наводнения и пр. Выдачей пособия должен ведать местный церковный совет, особенно в лице священника и старосты[242].

Письмо свидетельствует о доверии доноров к честности и компетентности духовенства в управлении их даром. Это доверие было вызвано надежным надзором духовенства над такими пожертвованиями. В 1902 году, например, в Тверскую консисторию поступила жалоба на приют для престарелых женщин, основанный прихожанином в городе Старице в 1890 году. В жалобе утверждалось, что священник, управлявший приютом, пренебрегал семью его жильцами и, что более важно, отказался передать средства приюта семье основателя, членом которой был автор жалобы. В результате приют дважды посетили священники, которые не обнаружили никаких признаков пренебрежения. Местный священник и его жена продолжали содержать приют, закупая припасы, храня их и готовя трехразовое питание для его обитателей[243]. Как готовность пастырей оказывать социальные услуги за небольшую компенсацию или вообще без нее, так и бдительность в отношении коррупции были необходимы для привлечения мирян к участию в расширении священнической сети.

По мере того как эта сеть росла, приходское духовенство воспринимало синодальную администрацию Победоносцева как все более репрессивную. В предыдущей главе мы говорили, что синодальная система обеспечивала пастырству защиту (можно использовать современный русский термин «крыша») от светской бюрократии. Однако у Синода была своя светская бюрократия, которая связывала церковное управление с имперским государством. Приведенные выше примеры иллюстрируют потенциальные выгоды церковной бюрократии. Консистория могла осуществлять надзор за благотворительной деятельностью, принимать жалобы на неправомерные действия пастырей и проводить расследования, и все это повышало авторитет приходского духовенства в глазах мирян. Однако строгое подчинение всех пастырских инициатив надзору консисторских, действовавших от имени обладавшего апостольской властью епископа, по большей части затрудняло работу духовенства. В качестве примера можно привести братство Марии Магдалины в городе Рузе, обратившееся в Московскую консисторию за разрешением на приобретение здания для приходской школы, располагавшейся тогда в ветхом здании. Просьба была отклонена на том основании, что право собственности не было включено в устав братства. Далее было подано еще одно заявление о внесении изменений в устав. Дело заняло почти два года[244]. Политика Победоносцева по ограничению любого неконтролируемого сотрудничества среди священнослужителей еще больше снизила эффективность их сетей. В сентябре 1892 года делегаты Московского епархиального съезда жаловались своему епископу, митрополиту Леонтию (Лебединскому), на то, что они недостаточно осведомлены о финансовых нуждах церковных школ по всей епархии из‑за отмены в 1884 году окружных съездов. Митрополит тем не менее отклонил просьбу делегатов о проведении таких собраний, ответив, что письменных отчетов со стороны администрации школ достаточно[245]. Восстановление самим Победоносцевым окружных съездов в 1896 году было равносильно молчаливому признанию местной инициативы как необходимой для реализации его собственного видения церкви в качестве заметной общественной силы.

Частичное восстановление свободы объединений духовенства эпохи реформ было явно связано с достижениями священнических сетей в начале XX века. Окружные съезды не только способствовали принятию более обоснованных решений епархиальными съездами, но и позволяли приходскому духовенству формировать новые объединения на уровне школьного округа. В июле 1905 года в журнале «Церковный вестник», издаваемом Санкт-Петербургской духовной академией, сообщалось об организации местными съездами обществ взаимопомощи, приютов и благотворительных организаций по всей империи[246]. Окружные съезды представляли на епархиальном уровне отчеты о создании различных местных обществ, например страховых кооперативов[247]. Собрания духовенства на всех уровнях продолжали организовывать кооперативные учреждения для всех сословий, включая приюты для престарелых, благотворительные фонды, приходские школы и библиотеки[248]. Эта деятельность изменила восприятие духовенством их собственного социального статуса. Если тверской священник И. С. Беллюстин полвека назад говорил о желании большинства духовенства, чтобы правительство обеспечило им пастырский авторитет путем вознаграждения за служение государству, то приходское духовенство начала XX века призывало к свободе самопомощи. Типичным примером такого отношения является письмо приходского священника от 1907 года митрополиту Московскому Владимиру (Богоявленскому). Священник утверждал, что из‑за нехватки финансирования школ епархии необходим созыв епархиального съезда. «Непреложна та истина, что если мы сами не будем изыскивать средства на вопиющую нашу учебную нужду, то нам их никто не даст»[249]. Это новое понимание приходского духовенства и его работы разделялось многими из монашеской иерархии.

К началу XX века большинство архиереев воспринимали епархиальные съезды и другие объединения духовенства как эффективные институты церковного управления. Многие иерархи использовали свою личную власть в пределах своих епархий, чтобы возложить на епархиальные съезды более широкий круг обязанностей, чем финансовые вопросы, которыми они были ограничены синодальным указом. Некоторые даже наделили съезды формальными полномочиями. Епископ Владивостокский институционализировал съезды как «соучастника епархиального начальства в осуществлении всех принципов, на которых должна строиться жизнь духовенства и прихода… Ввиду своего значительного положения решения епархиального съезда после утверждения епархиальным начальством приобретают правовой статус для всей епархии»[250]. Другие же иерархи усматривали в епархиальных съездах вызов собственной апостольской власти и регулярно препятствовали их деятельности, чтобы «поставить съезды на их место»[251]. Эти епископы запрещали собраниям брать на себя обязанности,