Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

связующего звена между царем и народом. Его непосредственный предшественник и новый министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой жаловался, что «Победоносцев – делегат попов, или, правильнее, монахов перед правительством, а не правительства у духовной власти. Не так определяется власть синодального обер-прокурора в Духовном регламенте»[191]. Победоносцеву удалось навязать населению новые религиозные законы для повышения престижа церкви. В 1881 году были запрещены театральные постановки во время Великого поста. В 1885 году продажа алкоголя возле церквей и монастырей стала незаконной. После 1893 года фабриканты больше не могли требовать от своих служащих работы во время религиозных праздников или по воскресеньям[192]. Презираемый либералами и диссидентами как реакционер, Победоносцев придал большой импульс пастырскому движению, поощряя участие приходского духовенства в жизни общества через образовательную и гуманитарную деятельность. Поощрение такой деятельности было обусловлено не камералистской идеологией некоторых его предшественников, а убеждением, что церковь должна играть центральную роль в социальной жизни православного населения. В своем эссе «Церковь и государство», опубликованном в 1901 году, Победоносцев осудил отделенность религии от жизни общества: «С которых пор положено, что церковь существует для того, чтобы образовывать аскетов, наполнять монастыри и выказывать в храмах поэзию своих обрядов и процессий? Нет, все это лишь малая часть той деятельности, которую церковь ставит себе целью… На нее возложено внушить народу уважение к закону и к властям, внушить власти уважение к свободе человеческой, а говорят, что ей нет дела до общества!»[193] Обер-прокурор рассматривал пастырскую деятельность духовенства как силу для поддержания социального согласия и политической стабильности.

Победоносцев считал, что православная общественная активность должна вдохновляться и направляться церковными и государственными властями. Братства вполне этому соответствовали по причине широкого участия епископов и государственных чиновников во многих из них. Победоносцев поощрял их работу и предоставлял свой дом Санкт-Петербургскому братству Пресвятой Богородицы[194]. Однако самоорганизующиеся местные инициативы он рассматривал как продукты чуждой идеологии, заимствованной из Европы и вредящей органическому единству российского общества. Это делало сеть объединений приходского духовенства несовместимой с видением Победоносцева: «Система „свободной церкви в свободном государстве“ основана покуда на отвлеченных началах, теоретически; в основание ее положено не начало веры, а начало религиозного индифферентизма, или равнодушия к вере… В отвлеченном построении этой системы, составляющей плод новейшего рационализма, церковь представляется тоже отвлеченно построенным политическим учреждением с известною целью или частным обществом, для известной цели устроенным, подобно другим, признанным в государстве, корпорациям»[195]. Таким образом, пребывание Победоносцева в должности обер-прокурора будет отмечено одновременно поощрением пастырской активности и подавлением местной автономии и инициативы.

С самого начала своего пребывания на посту обер-прокурора Победоносцев добивался ограничения свободы объединений в среде приходского духовенства. В 1880 году ему удалось убедить царя-реформатора Александра II отменить выборы благочинных духовенством, которые в той или иной форме проводились примерно в половине епархий империи[196]. В ходе пересмотра семинарского устава в 1884 году он добился упразднения съездов духовенства ниже епархиального уровня и подтверждения официального ограничения обсуждаемых на епархиальных съездах тем финансовыми вопросами[197]. Теперь все совместные инициативы приходского духовенства должны были проходить через епархиальное управление, якобы под архипастырским руководством епископа, но на самом деле под надзором канцелярских чиновников. Именно в этих обстоятельствах приходское духовенство столкнулось с одной из гуманитарных катастроф России XIX века.

Кампания помощи голодающим

Осенью и зимой 1891 года засуха в сочетании с серией сильных морозов привела к массовому неурожаю летом 1892 года в 17 губерниях Европейской России. Небольшой урожай 1891 года имел следствием рост цен на хлеб и снижение заработной платы сельских работников, что усугубило и без того отчаянное положение пострадавшего населения численностью около 6 миллионов человек[198]. Вскоре к голоду добавились эпидемии тифа и холеры, что привело к гибели примерно 400 000 человек к концу 1892 года[199]. В своем исследовании Ричард Роббинс документирует отчаянные попытки центрального правительства справиться с голодом. Оспаривая тезис о бессердечном и самодовольном режиме, представленный в советской историографии, Роббинс утверждает, что работа центрального правительства по оказанию помощи предотвратила массовый голод и экономический коллапс[200]. С его точки зрения, причиной столь значительного числа погибших стало отсутствие в империи инфраструктуры, которая позволяла бы правительству выявлять наиболее нуждающиеся общины и снабжать их необходимым количеством зерна. Земская сеть каждой губернии проникала в сельскую местность только до уезда, а правительственные агенты, такие как полиция и сборщики налогов, не имели постоянного присутствия на селе[201]. Как и ранее, государство призвало духовенство восполнить недостаточно развитую бюрократическую систему, выявляя пострадавшие общины, проверяя честность заявок на помощь и распространяя информацию о гигиенических практиках для ограничения распространения холеры[202]. Достаточно развитые к 1891 году сети духовенства позволили тогда организовать активную кампанию по оказанию гуманитарной помощи. Ее успех будет иметь долгосрочные последствия для социальной миссии церкви и для влияния приходского духовенства на эту миссию.

Если использование священнических сетей взаимопомощи для облегчения пастырской работы в предыдущие десятилетия только начиналось, то во время голода 1891–1892 годов оно стало систематическим. Хотя братства и участвовали в организации помощи голодающим, их роль была несравнимой с ролью собственных социальных сетей духовенства[203]. Они начали действовать с самого начала кризиса, ведь духовенство, проживающее в пострадавших местностях, голодало вместе с крестьянами. Победоносцев так описал ситуацию в своем ежегодном докладе императору:

Неурожай этот не мог не отразиться и на материальном состоянии сельского духовенства преимущественно; особенно положение низших членов причтов, из многосемейных и занимающих бедные приходы, было поистине тяжкое. Еще в самом начале печальных последствий неурожая духовенство почувствовало себя в большом затруднении, но когда затем бедствие достигло полных размеров, положение большей части сельских причтов сделалось даже безвыходным. При крайнем поголовном обеднении населения причтовые доходы, т. е. доброхотные вознаграждения от прихожан за церковные требоисправления, которые и в прежние годы не были велики, в одних местах сократились до самых ничтожных размеров, а в других прекратились окончательно… Оставшись на одном только казенном жалованье, получаемом причтами не везде и не всеми членами причтов, и скоро истощив без остатка все прежние запасы и сбережения свои, весьма многие сельские священноцерковнослужители, чтобы буквально не умереть с голода, поставлены были в необходимость распродавать за бесценок свой домашний скот и другое свое последнее имущество[204].

Этот отчет иллюстрирует как степень, в которой приходское духовенство зависело от поддержки своих прихожан, так и неспособность центральной церковной и государственной власти заменить эту поддержку. Синод ассигновал 2500 рублей