Глина и кости. Судебная художница о черепах, убийствах и работе в ФБР - Элизабет Бэйли

полу, летит кувырком. Тут дело обстояло еще хуже. Никогда не забуду, как выглядела моя аккуратная, уютная квартирка после того, как воры закончили с ней, и насколько шокирована была я сама.

Все мои вещи валялись на полу. Стулья были перевернуты, подушки сброшены с дивана, занавески сорваны с карнизов, дверцы кухонных шкафчиков распахнуты, а посуда перебита. Утащили даже мои продукты – только пачка мороженого таяла на полу. Мой приятель предположил, что они искали среди еды мои украшения или деньги. Ха! У меня нечего было красть – я не привезла даже радиоприемника или кассетного магнитофона.

Но это было еще не самое худшее. Я прошла в спальню, чтобы оценить ущерб. Мой матрас валялся на полу, простыни сорвали с постели, ящики тумбочек были выдвинуты, а их содержимое вытряхнуто на пол. Я выглянула сквозь взломанное окно во двор – там на траве валялся топор.

Они взломали окно топором, и кто-то очень худой – может даже ребенок – пролез сквозь решетку, а потом отпер остальным дверь. Будь я в тот момент дома… даже думать не хочу, что могло произойти.

С тех пор я всегда устанавливала в квартирах, где жила, охранную сигнализацию, даже если они находились на верхнем этаже, потому что знала: плохие парни не всегда рассуждают логически и кто-нибудь запросто может решить, что проще забраться наверх, чем проникнуть в нижнюю квартиру.

Я и раньше понимала, что сигнализации небезупречны, а люди, стремящиеся причинить другим вред, с логикой не в ладах. Но теперь, вместо того чтобы читать о таких происшествиях в новостях, я сталкивалась с ними в реальной жизни и видела другую их сторону – ту, которую не показывают по телевидению. Вместо того чтобы рассматривать фото с мест преступления, я разговаривала с жертвами изнасилований – реальными женщинами, рыдавшими, пока я беспомощно сидела напротив, сознавая, что никакие мои слова не исцелят их ран.

Хотя я достаточно успешно справлялась с составными портретами, процесс мне не нравился. Я не стремилась к таким заданиям и с тревогой задумывалась о том, что это может означать. Вдруг я вообще не создана для работы судебным художником?

Я периодически заговаривала об этом с Ридом, и однажды он ответил мне:

– Ты же перфекционистка, верно? Когда ты чувствуешь, что тебе не хватает времени все обдумать, рассмотреть с разных сторон, выверить малейшие детали, ты начинаешь сходить с ума.

Он покосился на меня, словно желая убедиться, что я не схожу с ума прямо сейчас. Я не сходила. По крайней мере внешне.

Потом он указал вот на что (раньше я об этом не задумывалась):

– Ты всегда мне говорила, что в армии не любила живой перевод, но любила транскрипцию. Это ведь похоже, тебе не кажется?

Колесики у меня в голове закрутились. В то время я была переводчицей с русского, и мы занимались двумя видами перевода. Первый был последовательный, во время живого разговора. Тебе надо было записывать то, что ты слышишь, и переводить устно. Во время второго мы слушали запись и переводили с нее – этот вид перевода я и предпочитала. Сначала я делала примерный набросок, слушая запись разговора, потом проигрывала ее еще и еще, пока не получалась точная транскрипция.

В этой работе был ритм: левая рука на колесике, чтобы замедлять воспроизведение, глаза закрыты, чтобы лучше сосредоточиться, правая рука придерживает наушники, а ноги по очереди нажимают на педали, которые запускают или останавливают пленку. Иногда я все слышала четко, иногда люди говорили так, будто у них каша во рту. Но я была достаточно терпелива, чтобы составлять из обрывков цельные реплики, пока не получался нормальный диалог. Это было все равно что складывать головоломку, и восьмичасовая смена пролетала незаметно.

Возможно, именно поэтому мне так нравилось работать с черепами. Это тоже как головоломка: почему одна ноздря выше другой? Почему угол одного глаза опущен, а другого – нет? Почему у некоторых людей есть ямочки на щеках, и можно ли это установить по их черепу?

Тот разговор стал для меня откровением. Я продолжала регулярно заниматься составными портретами. Меня могли в любой момент вызвать для составления наброска, и я не собиралась указывать на другого художника и говорить: «Возьмите лучше его». Но я считала составление портретов лишь побочной задачей, предпочитая сосредоточиваться на моей сильной стороне: лицевой аппроксимации по черепам.

Сейчас все знают, что лица несимметричны. Но одно дело знать что-то, и совсем другое – использовать это знание при построении трехмерной модели. В Голливуде говорят, что некоторые актеры предпочитают, чтобы их снимали «с рабочей стороны» – а это ведь двухмерное мышление.

Если вы посмотрите на себя в зеркало или сделаете селфи, вы можете заметить, что левый глаз у вас расположен выше правого. А еще он кажется чуть меньше. Вот-вот. В чем же причина: может, он сидит глубже правого или глазное яблоко не такое большое? Или яблоки одинакового размера, но орбита – отверстие в черепе, в котором сидит глаз, – меньшего диаметра? Человек может свести себя с ума подобными вопросами, и под «человеком» в данном случае имеюсь в виду я.

Мысли вроде этих не давали мне спать по ночам. Я хотела выяснить все, что можно узнавать по черепам, чтобы делать свои аппроксимации максимально точными. Рид всегда говорил, что, когда ко мне попадает новый череп, я теряю покой. Мы могли сидеть с ним на диване и болтать, но внезапно мой взгляд становился стеклянным, и он спрашивал:

– Ты что, разглядываешь мой череп?

Пойманная с поличным, я признавалась:

– Да, дорогой, но я внимательно слушаю!

Это-то наваждение и породило проект с Фермой Трупов. Уверена, многие хотели проникнуть туда по разным извращенным причинам – но только не я. Я хотела ответов. Запах, мухи и личинки были просто помехами, которые я соглашалась терпеть, что весьма немало для человека, отшатывающегося от непрожаренного стейка.

Планирование заняло у меня несколько месяцев. Прежде всего, надо было собрать команду. Уэйд был одним из лучших экспертов по лицевой аппроксимации. Я знала, какую информацию хочу собрать, но иметь рядом другого судебного художника, чтобы обмениваться с ним мнениями, было просто необходимо. У него также был опыт в 3D-моделировании, что являлось большим плюсом, потому что для сканирования нужно два человека. Кого же еще мне было звать?

Керк считался лучшим строителем моделей в нашем отделе и был признанным экспертом в 3D-печати еще до того, как она распространилась повсеместно. В свое время начальник лаборатории, не имеющий ни малейшего представления об этой работе, решил,