Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

себя кожу другого вида в XX–XXI веках получают все более широкое распространение по мере внедрения в модное производство синтетических тканей, имитирующих рисунок шкур экзотических животных, а в последние годы – в связи с популярностью нечеловеческих аватаров в виртуальной реальности. По сравнению с использованием кожи и меха реальных зверей выбор «бескровных» имитаций обладает очевидными этическими достоинствами, и вместе с тем нельзя не отметить размывания и абстрагирования самой идеи животных и природы, которые он с собой несет. Фактически видовая идентичность животного и идентичность современного модника перестают быть отдельными сущностями, между «поверхностными» конструкциями которых можно было проводить аналогии, и сливаются, образуя причудливые, но от этого, на мой взгляд, не менее антропоцентричные, гибриды.

Коммерческое, повседневное, непроблематичное становление животным здесь приобретает черты «игры в индейцев», к которой отсылает Шерман Алекси (представитель народов спокан и кёр-д’ален) в стихотворении «Как написать великий американский индейский роман». Пародируя идею «великого американского романа», в центре которого неизменно находился белый протагонист, Алекси будто бы предлагает рецепт создания более инклюзивного произведения, главный герой которого будет коренным американцем. В действительности стихотворение представляет собой набор абсурдных стереотипов, многие из которых на разные лады склоняют тему предполагаемой близости «индейцев» к природе, к земле, к животным (в первую очередь к лошадям). Эта воображаемая гармония, единство с миром и в то же время авантюрные коннотации «дикости» оказываются неотразимо привлекательными для белых людей, которые в «великом американском индейском романе» становятся «индейцами по доверенности» в силу своей любви и духовной близости к последним. Фактически Алекси говорит о культурной апроприации, когда реальные условия жизни коренных народов в современной Америке, их дискриминация, угасание традиционных культур и травма векового геноцида рутинно замалчиваются, а на первый план выходит романный образ бесстрашного «краснокожего», который каждому (не индейцу) хочется примерить на себя. Стихотворение заканчивается словами:

В великом американском индейском романе, когда его наконец напишут, все белые станут индейцами, а все индейцы – призраками.

[In the Great American Indian novel, when it is finally written, all of the white people will be Indians and all of the Indians will be ghosts.]

(Alexie 1996: 95)

Сходным образом, как представляется, функционирует и зооморфизм в моде: призраки животных, потенциально бесконечное существование которых поддерживается аппаратом капиталистического производства, анимируют зебровые носки и леопардовые купальники, зеленый эко-мех и чешуйчатые, снабженные щупальцами «скины». По мере того как выражаемые модой представления о природе становятся все более условными, сама мода все более настойчиво позиционируется как новая природа. Этому значительно способствует автореференциальность моды, зооморфной или нет: дизайнеры постоянно ссылаются на образы из собственных более ранних коллекций, работы своих предшественников и исторические стили. Анималистические мотивы бесконечно преломляются в этом круговороте заимствований, в конечном итоге ничем не отличаясь от других вдохновляющих модельеров тем.

Показательно также современное использование понятия «бренд», центрального для системы моды в наши дни. Бренды наносят свое клеймо (тавро – изначальный смысл слова brand) не только на кожу животных (обувь, сумки, кожаную одежду), но и на другие материалы и даже непосредственно на человеческое тело (Bansinath 2022). Тем самым наглядно демонстрируется финансовая и символическая власть корпораций над живой и неживой материей, которая организуется в своего рода племенные поголовья. Поверхности, на которые наносится брендовая маркировка, могут восприниматься как «естественные», в том числе и за счет узнаваемости, визуальной привычки. Подобная взаимозаменяемость природного и культурного в сфере моды была блестяще обыграна в коллекции Александра Маккуина «Рог изобилия», в которой модели «мимикрировали» не под природные объекты и текстуры, а под предметы роскоши, с головы до ног покрываясь гипертрофированными «статусными» орнаментами. Здесь проявляется истинный смысл мимикрии в теории Роже Кайуа, которую Николь Шукин предлагает интерпретировать как «дискурсивное вытеснение насилия, производимого коммодифицирующей логикой капитала, в область патологической и регрессивной природы» (Shukin 2009: 58). Природное, по мысли Кайуа, стремление всего живого отступить на шаг по «лестнице бытия», на низшую ступень организации материи, замереть, притвориться неподвижным или даже неживым оказывается не чем иным, как привычно осуществляемым модой переводом органики в неорганику, на который указывал Вальтер Беньямин.

Беньяминовская критика «мертвящего» действия моды очевидным образом опирается на марксову концепцию товарного фетишизма, и вместе с тем в ней слышатся отзвуки риторического восклицания Фридриха Теодора Фишера: «Чего только не делает человек, чтобы исказить свой человеческий образ и снизойти в область не только животного, но и растительного и даже неорганического мира!» (<Ф>ишер 1879: 15). В тексте Фишера моралистический пафос и ксенофобия, заставляющая безусловно осуждать моду как чуждое немецкому духу измышление пакостников-французов, блокирует другие направления мысли, и все же именно эта цитата кажется мне наиболее подходящей для завершения моего рассуждения. На страницах этой книги мы неоднократно спускались и поднимались по «лестнице существ», которую схематично обрисовал Фишер, и увидели, как это движение попеременно способствовало уничтожению животных и их сохранению, стигматизации женщин и усилению их общественно-политического веса, пересмотру представлений о человеке и их закреплению. Наблюдение этих перипетий в масштабах почти двух столетий подталкивает к выводу: хотя (символический) возврат к более ранним эволюционным формам сам по себе отнюдь не является катастрофой, которую склонен был в нем видеть Фишер и многие другие авторы XIX века, едва ли можно связывать с этим движением перспективу выхода из актуальных кризисов, как предложил Александр Маккуин в своей последней коллекции «Атлантида Платона». Концептуальные возможности «цепи бытия», просвечивающей в дарвиновских и позднейших описаниях природы, кажутся исчерпанными, и необходимо помыслить радикально иные векторы становлений и модные практики, в которых они могли бы реализоваться.

Библиография

Источники

Аристотель 2000 – Аристотель. Риторика. Поэтика / Под ред. И. В. Пешкова, Г. Н. Шелогуровой. М.: Лабиринт, 2000.

Асселино 2021 – Асселино Ш. Бодлериана // Иностранная литература. 2021. № 7. С. 249–259.

Бальзак 1985 – Бальзак О. Утраченные иллюзии. Турский священник. Прославленный годиссар. Провинциальная муза. М.: Художественная литература, 1985.

Барнс 2013 – Барнс Дж. Попугай Флобера / Пер. с англ. А. Борисенко, В. Сонькина. М.: Эксмо, 2012 (E-book).

Белый 1905 – Белый А. Сфинкс // Весы. 1905. № 9–10. С. 23–49.

Бергсон 2001 – Бергсон А. Творческая эволюция / Пер. с фр. В. Флеровой. М.: ТЕРРА – Книжный клуб; КАНОН-пресс-Ц, 2001.

Беседы 1915 – Беседы Игрушечной Маркизы // Журнал для хозяек. 1915. № 16. С. 28–29.

Бовуар 1997 – Бовуар С. (де) Второй пол. М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997.

Бодлер 1986 – Бодлер Ш. Поэт современной жизни / Пер. с фр. Н. И. Столяровой, Л. Д. Липман //