«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

нам неизвестным. Здесь когда-то жил пристав Селивестров, потом была школа, потом «монополька» (кабак), а теперь находится «молоканка», предприятие по переработке молока. Когда-то в этом доме устраивались спектакли, концерты. Здесь же одно время сельская интеллигенция и представители духовенства проводили обучение чтению взрослых по воскресеньям, а вечерами устраивали литературные чтение, на которых теченский протоиерей Владимир Бирюков артистически читал рассказы А. П. Чехова. Через переулок от этого дома сохранился дом, в котором жил один из моих школьных друзей Федя Кокшаров.[377] Федя был замечателен тем, что он на самодельном станке вытачивал веретена и раскрашивал их суриком по одному выточенному ободку. Не забуду, как я однажды рано-рано утром, до занятий в школе отправился к Феде и как он демонстрировал мне своё искусство при слабом свете лампы.

В таком виде сохранился в моей памяти центр нашего села, где все и всё было знакомым до мельчайших деталей. Горушки мы чаще всего посещали: через них мы ходили купаться под Черепанову; через них мы ездили на реку за водой; обитатели Горушек чаще всего приходили к нам на подённые работы. Мы знали здесь всех и по имени и отчеству и по прозвищам. До мелочей мы знали устройство домов. Горушки лучше было бы называть «Горюшки» – не блестели они богатством, но по крайней мере пространство их было заполнено избушками, огородами. Теперь от Горушек ничего не осталось. Каким-то чудом на самом угоре сохранилась избушка Фёдора Тимофеевича Манатина. В нём у дальней родни доживала свой век знаменитая теченская кухмастерша Матрёна Сергеевна Уфимцева. В августе 1962 г. и она скончалась. На образовавшемся пустыре строился дом под больницу и кто-то из работников МТС строил себе дом.

Старое кладбище на южной окраине села уничтожено. Когда-то, благодаря попечению Теченского протоиерея Владимира Бирюкова оно было благоустроено: огорожено, на нём были вековые берёзы. Могилы были покрыты дерном, во многих случаях на крестах были надписи. Среди кладбища была часовня. В день Радоницы приятно было видеть, как на него съезжались на могилы родных жители со всех деревень, входящих в Теченских приход. Теперь лес был вырублен и по кладбищу проведена дорога. Под кладбище отведён лесок подальше, за старым кладбищем. Он не огорожен, маленькие деревца то там, то здесь поломаны, лесок частый, деревья находятся в беспорядке, и могилы заброшены. Кладбище больше походит на скотское. Обидно за похороненных и стыдно за хозяев кладбища. Так же поступили и с кладбищем, которое было около церкви. Там были мраморные памятники, по которым можно было изучать историю села. Всё поломано, могилы затоптаны. Только валяются кое-где обломки памятников. Не есть ли это неуважение к человеку? И как это отнести к культуре человека?

Как зло надсмеялась судьба над нашей красавицей рекой Течей! Видеть её за колючей проволокой и не иметь возможности подойти к ней. Кто мог подумать об этом из нас, а вот случилось. Смотришь на неё сейчас из-за проволоки, и картины прошлого встают одна за другой. Вот между ней и горой поймы огороды. Летом море цветущих подсолнухов, маков, васильков, ноготков. Кое-где в огороде кусты бузины; редко берёзки. В Мироновском огороде вековые две талины с могучими кронами, как у библейского маврийского дуба. По обочинам огородов кое-где росла черёмуха. Вечерами здесь всё жило: шла поливка овощей. У кузницы Ивана Степановича Кузнецова растекался по берегу реки дымок из кучи, в которой топили дрова на угли. Днём по берегу реки расстилались длинные полосы.

Весь берег был усеян женщинами и детьми: там полоскали бельё и колотили его вальком; там с песком «чередили» зыбки, лопаты, которыми в печь подаётся разная стряпня, вальки для катания белья и пр. Там купались. Там набирали воду в вёдра. На реке плавали гуси, утки, а над ними кружил коршун. Тут же сторожили гусят и утят Дунька, Наташка, Грунька. У мостика через реку, что у рва, настоящая картина «крещения Руси»: всюду видны головы плавающих, мужские и женские. На перекладине свай под мостом видны русалки с распущенными волосами. Крики, визг…. Всюду жизнь бьёт ключом. Теперь там выморочное царство. Мертво. Нет и роскошных талин. Только коршуны ещё летают над рекой.

С высокой горы, на которой расположено село, раньше можно было видеть Черепанову. Теперь там пустырь. Можно было видеть вдали крайние Баклановские дома. Теперь там пустырь.

Так наша Теча, наше село лишилось самого живого своего нерва и источника жизни – воды. А когда мы раньше проезжали в Течу, считали своим долгом искупаться в «священных водах реки Течи».

Какие перемены произошли в тех расположенных на реке Тече местах, которые питали в детстве и в юношеские годы наше эстетическое чувство, с которыми связаны первые опыты нашей сердечной деятельности, наших сердечных увлечений?

Вот Еремеевская мельница! Нет: она не развалилась. Её ликвидировали люди «по своей доброй воле». «Весёлый шум колёс её умолкнул», но хозяин её – Пётр Еремеевич Чесноков … застрелился. Его давнишней мечтой было поставить на мельнице турбину, и вот он осуществил свою мечту, но как раз перед тем, как мельницу у него должны были «национализировать». Он оставил завещание, чтобы на могиле в качестве памятника положили турбину, и это завещание его было выполнено. Долго на этом месте стоял только остов мельницы, а в своей последний приезд в Течу я не нашёл и его: здесь было пусто.

Искусственный ров, в котором была сделана дорога при спуске с горы, замыло вешними водами; его покрыла растительность: побеги берёзок, цветы, а на вершине горы сохранился вишняк. С высокой горы мы раньше, в пору уборки урожая, любовались картиной этой уборки: далеко, далеко до опушки леса по всему полю виднелись ряды жнецов, ритмично сгибавшиеся и разгибавшиеся во весь рост. Всё пространство было в движении, а вечером замирало для того, чтобы рано утром на другой день снова ожить. Виднелись кучи сжатого хлеба. Теперь здесь было мертво: машина омертвила пейзаж. Машины появлялись здесь на короткое время: спахать, посеять, сжать, измолоть, и для этого не нужно много людей. На день, два оне сюда придут, поднимут шум, лязг, а потом всё замрёт. Чесноковская мельница всегда возникала перед нашими глазами, когда мы просматривали «Русалку» А. С. Даргомыжского.

«Поганое место», мрачное и дикое, теперь оно стало ещё более диким, потому что к реке подходить нельзя, и никого здесь не видно. Около него «наволоки» – заросли черёмухи, чёрной смородины, папоротника внизу и грозди хмеля на ветвях черёмухи. «Навьи чары».

«Красная горка». Следы бывшего здесь пионерского лагеря.

«Швейцария». Всюду здесь поработала природа. Лес