«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

путь на Каменку, поэтому я со своим отцом бывал у Рычковых, чтобы договориться о подводе до Каменки. Жили они тогда где-то за церковью и по-видимому в собственном доме. Что говорить – жили не богато: в доме почти не было никакой обстановки. Как ухитрялся Аркадий Захарович, получая 25 рублей в месяц жалованья, учить своего сына в духовном училище да при наличии двух дочерей, которых он потом, кажется, учил в Шадринской женской гимназии – было для нас загадкой. Учился Михаил посредственно. Жил на квартире. Ничем не выделялся из массы товарищей: не был певцом, не участвовал ни в постановках на вечерах, ни в журнале, который «духовники» выпускали. Одним словом, был незаметным мальчиком. В августе 1902 г. мы держали вступительные экзамены в Пермскую духовную семинарию, и он не был принят. С этого момента мы и потеряли друг друга: дороги наши разошлись. Теперь из его писем я узнал, что он работал учителем в Кирдах, встречался в то время с нашей старшей сестрой – Александрой Алексеевной, консультировался с ней по вопросам школьной работы и т. д. Сообщил он также, что в первую империалистическую войну был на фронте в районе Белоруссии. Из его писем я узнал, что его дядя – Александр Захарович – был долгое время учителем в Беликуле, где позднее учительствовали наши сёстры. Наконец, я выполнил его поручение – разыскал в Свердловске его племянницу – Людмилу Александровну, которая замужем за свердловским инженером Добошинским, сыном бывшего управляющего известного у нас на Урале в дореволюционное время пивовара-фабриканта Поклевского-Козелл.[374] Теперь Михаил Аркадиевич на пенсии и занимается своим любимым делом – пчеловодством. По почерку его писем я вижу, что учение в Камышловском духовном училище не прошло для него бесследно: в почерке определённо видна система обучения чистописанию Михаилом Михайловичем Щегловым, но вот обучение пению, очевидно, прошло втуне, потому что вспоминает он добром Михаила Михайловича и просит передать ему «большущий привет», а вот о пении ничего не говорит, между тем, главное, чему нас учил Михаил Михайлович – это было, конечно, пение.

При летучей встрече в Черепановой мы вспоминали наших учителей – Петра Васильевича Хавского, Ивана Кузьмича Сахарова, Александра Андреевича Наумова и др. Так, через 58 лет мы вспомнили нашу бурсу: вспомнили и тёмные стороны, но в основном добром, следуя традиционному правилу: «Наставникам, хранившим юность нашу, не помня зла, за благо воздадим».[375]

Михаил Аркадиевич прожил в наших краях и удостоился «видети кончину» их. Вот он пишет о том, что из Течи уже начинают разъезжаться. Речь идёт, конечно, о конце Течи. На её месте будет такое же голое пространство, как и на месте Черепановой, Баклановой, Пановой – всех этих деревень Теченской волости. Все они, как и Осолодка, были на реке Тече. Судьба крепко подшутила над рекой Течей и над теми селениями, которые на ней были построены. Здесь останутся только могилы отцов, и бурьян покроет место прежнего жилья. Всё строится заново, а старое разрушается «до основания». В нашей стране теперь убираются посёлки, и на месте их появляются моря; вырубаются девственные леса и на месте их возникают новые города, заводы. Людская энергия разбужена до предела, и страна стремительно движется вперёд – по пути прогресса – к коммунизму.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 437–441 об.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

Новое прогрессивное всегда побеждает (страницы из жизни теченских аборигенов)

[1963 г. ]

Сколько теченцы ни старались блюсти дедовские заветы, дедовскую старину, окружив себя густым частоколом привычек и предрассудков, новое с неумолимой силой врывалось в их жизнь, мутило их умы и расшатывало прежние закоренелые устои их мировоззрения и быта. Так ранней весной лучи солнца разъедают кучи снега, он начинает плавиться, ноздриться, и образуются лужи вешней воды. Новое, родившись где-то там, в верхах государства, спускалось вниз целой армией людей, задачей которых являлось как раз разрушить эту дедовскую старину и на место её поставить новое, передовое, прогрессивное. Так именно случилось, когда введены были у нас земские учреждения, и в деревнях появились «учительши», «дохтура», «фершала», «воспенницы» и пр. Центральной фигурой при этом явился земский начальник. Земский начальник, становой пристав, сельский писарь – стали привилегированной частью сельского общества, а к ним примыкали и представители духовного сословия. Как на дрожжах поднималось сельское купечество. С образованием сельской интеллигенции, в сёла стали заглядывать различные носители и распространители культуры: фотографы и даже отдельные представители из артистического мира. Росли движение и связи, особенно необходимые для обслуживания развивающейся на селе торговли. Все эти перемены в деревенской жизни не только, как в калейдоскопе, проходили перед глазами деревенских аборигенов, но так или иначе вовлекали их в новый уклад, новый строй жизни. Не всегда гладко, а иногда прямо коряво, новое воспринималось ими, а подчас даже и шокировало их. В памяти теченцев, например, сохранилось пребывание в их селе земского начальника Габриельса. Было это как раз на рубеже столетий девятнадцатого и двадцатого. Габриельс, как видно, был из военных, в прошлом видных, а в момент пребывания в Тече – уже захудалых. Возможно, что он был отпрыском тех французов, которые после 1812 г. осели в России в роли разного рода гувернёров, а потом прибились на более высшие должности. Три дочери его воспитывались в Москве – в институте благородных девиц, а мальчик – в кадетском корпусе. Габриельс был вдовец, а при детях была бонна. Летом дети проводили в Тече, и вот в селе стали замечаться некоторые странные выходки неизвестных людей: вдруг среди белого дня кто-то закроет в каком-либо доме ставни, когда в нём все бодрствуют и чем-либо заняты, или, наоборот, кто-то откроет ставни, когда люди спят и нарочно на ночь закрыли ставни. Тайна скоро обнаружилась, и по селу пошла молва: «Ну, и «охаверники», эти барские ребята». Особенно отличался кадет. По закону механики: действие равно противодействию. На этом основании теченские мальчишки «охаверники» тоже «сохаверничали»: научили младшую дочь Габриельса Клеопатру – сокращённо Кизу – материться. Что только из-за этого было с бонной! Она и рвала и метала, но дело было уже сделано. Такой была для теченцев первая школа усвоения социальных отношений.

Много шуму наделало появление в Тече амазонки – жены пристава Атманского. Событие это, как и должно быть, взбудоражило больше всего женскую половину теченского населения. Среди нашего населения с дедовских времён считалось, что ездить верхом на лошади да ещё по-мужичьи – не женское дело, что это противоречит