«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

к именам присутствующих), за Маню дорогую», а потом хором подхватывали: «На здоровье…» повторяя эти слова несколько раз в соответствии с мелодией. Гостьи тоже не оставались в долгу и одна из них также запевала, называя имя хозяйки. И так круговая шла и шла…. Что сказать по этому поводу? Для наблюдателя тогда уже было ясно, что видеть пьяных мужчин не принято, а видеть пьяных женщин – отвратительно: они становятся при этом развязными и циничными, потерявшими основное своё качество – женственность.

Три раза мне пришлось уезжать домой из дома Каллистрата с попутчиками. Однажды я приехал в Каменку под Троицу, когда в ней бывает ярмарка. На ярмарку привёл на продажу лошадей теченский торговец ими Иван Сергеевич. Ярмарка была где-то на горе завода, на просторной площади. Здесь мне удалось впервые наблюдать конские торги и приёмы продажи лошадей у Ивана Сергеевича. Говорят, что самыми опытными в этом деле были цыгане, но едва ли в этом деле им уступал и Иван Сергеевич. Лошадки, которых он выводил на продажу, всегда были бодрыми: стоило ему только подойти к той или другой, она сейчас же вытягивалась в струнку. Лошадей проверяли по ходу: водили под уздцы; по бегу – гоняли верхом в галопом. Проверяли зубы, бабки. Иван Сергеевич о своих лошадках «медоточил», пел им дифирамбы, клялся. Что делать? Такова была его профессия.

На другой день, в Духов, он захватил меня с собой, и мы направились в Течу. Из Иксановой мы поехали, минуя Байбускарову и Аширову, прямо на Кирды мимо Маяна, знаменитого в наших краях озера. Тогда это озеро ещё было в силе: длина его была до 20 вёрст и ширина в самом широком месте до 7-ми вёрст. «Похлебаем там у стариков ухи из маянских карасей» – так мотивировал мне И. С. поездку мимо Маяна. Около 35 вёрст мы ехали степью. Как хорошо она была в это время! Безбрежное море цветов, Воздух чист и прозрачен. Впервые удалось мне видеть стаи диких гусей. Подъехали к старикам. Их было трое или четверо, жили они в землянках. Приезжали они сюда на весь сезон: живых карасей отправляли на базар, а кроме этого они заготовляли их в сухом виде: очищали от чешуи, вспарывали, убирали внутренности, нанизывали на палочки, вялили и в таком виде продавали на базаре по постам. У каждого из них были «садки» – большие корзины, в которых они держали рыбу, чтобы в любое время сварить уху. По заказу И. С. уха была моментально готова. Не нужно быть особенным гастрономом, чтобы представить себе, что это была за уха.

Ещё раз мне приходилось проезжать этой дорогой уже в Каменку в августе, когда в степи стояло много зародов сена. В воздухе был опьяняющий аромат душистого сена. Гуси уже с большим выводком были вблизи озера и на нём. Охотники вот-вот должны были приехать. В дальнейшем, когда приходилось читать об украинской степи, она представлялась в виде степи у Маяна и даже пушкинский старик «у самого синего моря» принимал конкретный образ маянского старика, хотя жил и без старухи.

Во вторую поездку мне пришлось наблюдать неизбывное крестьянское горе. Картина этого горя сейчас ещё свежо стоит перед моими глазами. Отвезти меня в Течу взялся молодой мужик из одной деревни по пути к Тече за четыре рубля. Расчёт у него был такой: половину пути он провезёт меня попутно к своему дому, а там вёрст 25–30 провезёт до Течи в порядке найма. Лошадь у него была хорошая – молодая, крепкая. Не досмотрел он: она поела ржи, а когда узнал об этом – не придал этому значения – был не опытный. В Тече у нас в этом случае ставили лошадь в воду до половины брюха, чтобы не дать зерну в животе её быстро разбухнуть, чтобы желудок её постепенно справлялся с перевариванием зерна…. День был жаркий,… лошадь пала верстах в двух от деревни. Рыжко погиб. Что было в семье? Плач, как по умершему человеку: причитания, плач и взрослых и детей. Рыжко был не единственным конём у семьи, и гибель его не была полным ущербом для семьи. В таком случае, почему же семья так сильно убивалась? Вот тут-то и приходится отметить, что в крестьянском быту лошади, коровы и др. животные были не голой рабочей силой или хозяйственной единицей, а предметами или лучше сказать существами, к которым была сердечная привязанность, через них именно у них появлялась и развивалась любовь к природе. Эта любовь была содержанием их души, она обогащала их души и воспитывала их в гуманности. Оторвать человека от общения с животным миром – это во многих случаях значит ограничить полноту его душевной жизни, лишить его естественного пути воспитания в нём гуманизма. Нет! Когда семья оплакивала гибель Рыжка, то она оплакивала не гибель радочей силы в нём, главным образом, а гибель живого существа – любимца семьи, жизнь которого была связана с сердечной деятельностью каждого члена семьи – будь он большим или малым.

В третий и это был последний раз с попутчиками в Течу я уезжал из дома Каллистрата в сентябре 1903 г. Летом этого года я перенёс брюшняк в тяжёлой форме. В начале сентября приехал в семинарию, но мне, на основании слабого поправления после болезни, рекомендовали поехать домой, и вот в конце сентября я оказался в Каменке в избушке Каллистрата. В это время у Каллистрата на «постое» оказались теченские мужички, которые привезли на продажу пшеницу. Приехали они ещё на телегах, а вот-вот должен был выпасть снег: на носу был Покров. Продали они пшеницу, и на одной порожней телеге ехал я, прикрывшись пологами. Чтобы согреться, иногда соскакивал с телеги и бежал. Земля уже задубела, и телегу так трясло, что сама по себе езда согревала, вот только ноги нужно было согревать – бежать рядом с телегой.

Больше я в избушке Каллистрата не бывал, но всякий раз, проезжая в центр завода, с моста смотрел на этот домик и вспоминал всё пережитое в нём. Запомнилась мне навсегда роскошная мальва, которая росла у этих хозяев в огороде. Вспоминал этих добрых людей, как они подыскивали мне попутчиков, как они заботились обо мне, и чего ради? Кто я был для них? Чужой мальчишка, привязавшийся к ним из-за своих поездок на учение. С их стороны это была доброта, чистая доброта. Кто и что воспитало в них эту доброту?

С этого момента, как нашим «придворным» ямщиком сделался Терентий Яковлевич, при проезде