«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

у детей повышенный интерес ко всему новому, а я не был в этом отношении исключением из общего правила. Зная, что Стефановские имели обыкновение вечерний чай пить в садике, что был хорошо виден с нашей «повети», я забрался на неё с явной целью подсмотреть, что за гости приехали к нашим соседям и что вообще делается там, у них. Я был уже в плену той черты характера, которая присуща деревенским обывателям: знать всех и всё о своих соседях. Мой взгляд остановился на девочке, которая была в розовом платьице, бегала по садику, склонялась к цветам и, очевидно, наслаждалась их ароматом. «Это – она – моя фея, которую я видел в Бродокалмаке» – мелькнуло у меня в голове, и я поймал себя на другой мысли, что я хотел её видеть и вот, наконец, увидел. Я заметил, что девочка вышла на двор и куда-то скрылась, и, предположив, что она, очевидно, вышла за ворота и села на скамеечку у парадного входа в дом, стремглав спрыгнув с «повети» выбежал за ворота и вижу: она сидит на скамеечке. Мне хотелось подойти к девочке и если не поразговаривать, то, по крайней мере, посидеть с ней рядом, но опять, как было и в первый раз, у меня появилось какое-то благоговение перед ней, и я не решился это сделать, дескать, как это я, деревенский мальчишка, вахлак, и сяду с ней рядом, [с] такой красивой феей. Я решился только на то, что прошёл мимо неё к дороге, делая вид, что меня привлекло туда какое-то происшествие. Когда я проходил обратно мимо девочки и взглянул на неё, то мне показалось, что на лице её было написано недовольство тем, что какой-то мальчишка осмелился подсмотреть её сидящей на скамеечке.

Прошло ещё четыре или пять лет, и вот я узнаю, что та девочка, а теперь уже девушка-подросток – моя фея гостит у Бирюковых, в семье второго священника в нашем селе. Мне сразу пришла в голову мысль: есть что-то роковое в моих встречах с этой девочкой, а теперь девушкой-подростком. От Вениамина Бирюкова, немного постарше меня, я узнал, что эта девочка была дочерью бродокалмакского мельника Кирилла Егорова и звали её Нюрой. Она приходилась Вениамину двоюродной сестрой, и он, очевидно, заметив мой интерес к ней, сообщил мне некоторые детали из её жизни. Он рассказал, что она – единственная дочь у Егоровых, что родители её вели безалаберную жизнь, отец был пьяницей, что она не видела семейной ласки и пр. Этот рассказ Вениамина возбудил в моей душе чувство жалости к девушке, то опасное чувство, которое романтически настроенного юношу вело к любви. Мой приятель достал папиросу, зажёг её, затянулся и стал продолжать свой рассказ. «Вот как сейчас вижу её перед собой. Ростом она была небольшая, но симметрично сложена. Волосы у ней были с каштановым отблеском, чем она отличалась от наших теченских девушек, которые были или блондинками, или брюнетками. Лицо у неё было круглое, небольшой правильной формы нос с мелкими, мелкими крапинками-веснушками, которые придавали лицу живое выражение, выражение доброты и сердечности. Самыми замечательными в её лице были глаза: большие, серенькие с золотистым отливом, с длинными ресницами, которые придавали им мягкий бархатистый оттенок. Взор казался глубоким: глядишь в глаза и не видишь дна. Взгляд был «грустинкой» и так и втягивал тебя против твой воли».

Тут мы заметили, что стали уже предметом наблюдения за нами разных ротозеев: дескать, что это за чудаки стоят, и Миша предложил мне перейти к монументу Я. М. Свердлова в скверике у оперного театра. Когда мы шли к монументы, Миша всё у меня расспрашивал, люблю ли я оперу и есть ли у меня любимые певцы, а сам про себя говорил, что он поклонник Надежды Андреевны Обуховой[367] и расхваливал её голос в таких тонах, в каких это делают самые заядлые меломаны: и что голос у неё мягкий, грудной и пр. Этот разговор об опере с Обуховой я понимал так, что Миша решил сделать нечто вроде антракта между своим рассказом, но когда мы сели на скамеечку и он стал продолжать свой рассказ о Нюре, об её голосе, тоже бархатистом и «грудном», я понял, что этот разговор был подготовкой к продолжению его эпического с лирическим отступлениями, рассказа.

Миша опять подчеркнул, что голос у Нюры был с «грустинкой», которая делала его душевным, вкрадчивым в душу другого человека. Миша опять затянулся папиросой и продолжал: «И вот начались мои частые встречи с Нюрой. Но что это были за встречи! Мне казалось, что всё, что раньше нравилось и что я любил теперь, с её участием, приобретало что-то новое, дорогое для меня. Раньше я любил ходить в бор, гулять, но теперь эта любовь получила новое содержание, стала богаче, дороже. «Она со мной» – и эта мысль наполняла мою душу теплотой и радостью. Нет «её» – и я чувствую, что мне чего-то недостаёт. Я любил петь, но содержание песен было иногда для меня не конкретным, абстрактным; например, в песне «Мой костёр» в словах «Мы простимся на мосту». теперь эти слова для меня имели конкретное содержание: я пел о расставании с ней. И так в других песнях. Раньше я пел в какое-то пространство, а теперь я пел для «неё», и я находил в своём голосе новые нотки – нотки сердечности, теплоты. Раньше мне нравились наши чудесные теченские места наших прогулок: «Штатское», «Швейцария», мостик, а теперь они мне стали ещё милее: здесь была «она» со мной. И так во всём. Я ехал в поле за травой, но думал о «ней», как я сделаю букет цветов и отдам ей. Я вёз этот букет как драгоценность «и думал»: вот увижу при проезде «её» в окне и поднесу ей букет, но этого не случалось, и я с досадой бросал букет в траву, чтобы его съели животные. Так прошли мои каникулы летом при первой встрече с Нюрой.

На каникулы с следующем году я ехал с мыслью: приехала ли она уже в Течу гостить к Бирюковым, или нет. Внутренний голос мне говорил, что если и не приехала, то обязательно приедет. Начались новые встречи, и я стал понемногу догадываться о том, что со мной происходило. Мне казалось, что и Нюра «тянется» ко мне, и это доставляло мне радость. Инстинктивно я начинал, например, понимать «язык» рукопожатий, и когда «она» старалась крепче сжимать мою руку в своей маленькой ручке, я принимал это за признание её симпатии ко