«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

мне. На вечерах у нас иногда устраивались «дамские кадрили – это обычная кадриль, но инициатива выбора себе партнёра предоставлялась девушкам. По существу это была проверка сердец – у кого оно тяготело к кому-то другому. Я ждал, что избранником Нюры буду я, и она всегда выбирала меня. Это заметили другие девушки, поповские дочки, и смеялись надо мной: дескать, влюбился в мельникову дочку. Для меня социальное происхождение «её» было безразличным: для меня она существовала такой, какой я её видел. Дошло до того, что я стал ревновать Нюру. Этим летом к нашему протоиерею приехал гостить петербургский студент, красавец собой. Он не прочь был пожуировать с провинциальными девушками, и мне показалось, что Нюра благосклонно принимает его ухаживания. Боже мой! Что было со мной! Я рисовал картину, как Нюра изменяет мне (я так думал наивно), как она надругается над моим чувством, и я мучился и не находил себе места. Мне казалось, что Нюра заметила моё настроение, и я прочитал в её взоре: «зачем, дурачок, ты так думаешь?» Ведь я люблю только тебя, и на моей душе становилось светло и радостно. Так прошло второе лето моей встречи с Нюрой: я был счастлив.

В течение третьего лета наши встречи были особенно частыми и продолжительными. Мы с хором ездили в Беликуль по приглашению одного из знакомых. Нюра не пела, и у ней были не воспитаны ни голос, ни слух, но она ездила с нами, как говорится, за компанию, и я чувствовал себя счастливым во время этой поездки.

Вениамин Бирюков после этой поездки предложил мне поехать с ним и Нюрой в гости к его брату. Я был рад: ехать с «ней», долго быть вместе было так заманчиво, и я охотно принял приглашение. Дорогой я рвал на остановках цветы и дарил «ей». В Бугаевой со мной случился новый приступ ревности: один из гостей, человек уже женатый, высказал сожаление, почему он не встретился с Нюрой раньше, до своей женитьбы. Я это послушал, и в мою душу снова пролился яд ревности: как он смел иметь виды на мою фею.

Каждый год цикл наших летних прогулок, вечеров и пр. заканчивался балом в день именин дочери второго священника – Серафимы Анатольевны Бирюковой, 29-го июля. Это значило, что на этом бале я буду танцевать с Нюрой в этом году последний раз. Я пришёл на вечер и очень удивился, что Нюра была одета в чёрное платье, а не какое-либо светлое, как всегда. «Почему?» – сквозило у меня в голове, и на душе появилась безотчётная тревога. А Нюре шло к лицу именно это платье – и она мне показалась особенно красивой в этот вечер. Мы танцевали безумно, до забвения скорого расставания, и вот настала минута расставания. Нюра крепко, крепко сжала мою руку, задержала её в своей и смотрела мне в глаза. Я и сейчас вижу этот взгляд. Она, очевидно, хотела что-то прочитать в моих глазах, заглянуть в мою душу и найти в ней какой-то ответ, но я просто растерялся, чувствовал, что я должен ей сказать что-то важное для неё – а я не сказал. Мне потом казалось, что я её обидел, и мне было стыдно за себя.

Много позднее я обдумывал, что же мне нужно было сказать ей, но так и не мог ничего придумать: сказать обычные слова любви к ней – мне казалось банальным, а сказать что-либо большее – мне не приходило на ум.

Мы расстались, и больше я Нюру не видел ни живой, ни мёртвой. Через год я узнал печальную весть: Нюра по окончании прогимназии увлеклась одним легкомысленным шадринским молодым человеком, отдалась ему, потом травилась, но была спасена и в её спасении принимал участие один из сыновей нашего протоиерея студент Павел, который питал к ней нежное чувство. Я был ошеломлён, и просто терялся в догадках, как это могло быть с моей феей, и, между тем, досужие люди болтали, что Нюра пошла уже в разменную монету на положении «Mädchen für alles».[368] Жалость моя к ней была безграничной, и, помню, только теперь у меня впервые родилась мысль, что она не только фея, но и женщина. Раньше она для меня была только феей, теперь в новом виде предстал передо мной и случай со мной при последней встрече моей с Нюрой на вечере. Я подумал, что, может быть, уже тогда в ней проснулась женщина, и она хотела узнать, понимаю ли я это, но я был беспечным мальчишкой и не смог разгадать её мысли. В связи с этим я вспомнил, как мой старший брат как-то сказал мне, показывая на моих сверстниц-девушек, в обществе которых я был: «Вот ты чувствуешь себя, что ты одного возраста с ними, это на самом деле так, но ты будешь ещё мальчишкой, а они станут уже матерями семейств. Так и получилось: я продолжал ещё два года учиться в средней школе и четыре года в высшей школе, а у моих подруг детства было уже по двое-трое детей».

«И так, – снова повторил Миша, – я больше не видел Нюру, но по привычке рыться в своей душе я стал замечать за собой новое явление.

Я встречал потом много девушек, среди которых были и красивые и некрасивые и просто симпатичные, миловидные. Я не был лишён эстетического чувства. И для меня, как и для всякого другого человека, не безразлична была красота девушки, но бывали случаи, что моё внимание останавливалось не на той девушке, которая была самой красивой, а на другой, менее красивой, и когда я спрашивал себя, почему это так, то всегда ловил себя на том, что в этой последней, я находил в чём-либо сходство с Нюрой: либо в глазах, либо в голосе, либо в чём другом. Мало этого, когда при чтении какого-либо художественного произведения, я готовился создать зрительный образ какого-либо персонажа женского рода, произведённым на меня впечатление, то я обязательно в этот образ вкладывал черты Нюры. Так было при чтении «»Барышни-крестьянки», она мне казалась похожей на Нюру. Я представлял Лизу в «Пиковой даме» и пр. У меня даже создалась особая эстетическая концепция, что если женщина кому-либо нравится, то она должна обязательно походить на Нюру, как например, Анна Каренина, иначе она не могла бы понравиться Вронскому».

Выслушав эту исповедь Миши, я его спросил: «Но ты теперь сознаёшь, что это была твоя первая любовь» и он ответил: «Да, это была моя первая любовь».

Мы вернулись к