Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Вечером, усталая от этой беспрерывной церемонии празднования первого дня Пасхи, я укладывалась к отъезду. Паспорта еще не прислали, начинаю беспокоиться. Тетя не сочувствует моим сборам и молчит. Она, очевидно, оскорблена в своей гордой уверенности, что я послушаюсь ее.

Мне это больно и неприятно.

Я вовсе не хочу ни ссориться с ней, ни огорчать ее… но и поступаться своей свободой не согласна ни на шаг. Поэтому я всячески стараюсь угождать ей в мелочах, спрашиваю – не надо ли поручений, вообще – изъявляю полную готовность быть в Париже комиссионером по части мод. И кажется, немного успела. По крайней мере, от моих разговоров тетя призадумалась и решила дать какие-то поручения.

А я стала какая-то бесчувственная… точно деревянная… все делаю машинально…

11/24 апреля

Паспорт получен; сегодня же вечером выезжаю скорым поездом в Париж.

Тетя дала поручение – купить накидку у Ворта или Пакэна. Мы простились дружелюбно, хотя со стороны тети все же заметна была некоторая сдержанность.

Париж, 30 апреля

Вот уже третий день, как я здесь. За эти пять недель весна вступила в свои права: деревья покрылись зеленью, сады пестреют цветами, фонтаны бьют, на улицах серые платья и шляпы… Передо мной был светлый, веселый, ласкающий Париж, весь залитый яркими лучами весеннего солнца. Меня опьянял этот блеск, шум, эта ослепительная красота города в весеннем наряде…

Вот как отдохну немного – исполню тетины поручения – так и пойду туда, в Бусико…

4 мая

Если когда-нибудь женщина может искренно повторять слова молитвы – «и не введи нас во искушение» – так это переступая пороги храмов моды в rue de la Paix. Название этой улицы неверно. Какой там мир! Те зрелища роскоши, на которые натыкаешься на каждом шагу в этой улице, – прогонят скорее последние остатки душевного спокойствия и мира и поселят смуту, злобу, недовольство…

Ее вернее надо бы назвать rue de la Mode.

Ворт, Ворт! платья от Ворта! У меня от этого слова с детства осталось воспоминание чего-то недосягаемо-далекого, идеально-прекрасного, – чуть не волшебного.

Помню, как у нас в Ярославле указывали на красавицу, жену миллионера, говоря, что она носит «платья от Ворта», – а я широко открывала глаза и спрашивала с недоумением: что это такое?

Умер Ворт… и в Париже теперь славятся Пакэн, Дусэ, Феликс…

Я начала с Пакэна. И сразу попала точно в волшебное царство. Вся квартира была белая: белая мебель, белые потолки, стены, лестницы. Легкая лепная работа придавала им что-то воздушное. Казалось, что вошла в какой-то легкий белый храм… и в этом храме, среди сдержанного говора, совершалось благоговейное служение идолу моды.

По мягким коврам бесшумно и грациозно скользили взад и вперед высокие, стройные красавицы – essayeuses[152] – в разных туалетах. Сверкали шитые золотом и серебром газовые бальные платья, пестрели костюмы для прогулки, медленно и лениво волочились шлейфы, дезабилье из тончайшего батиста и кружев… валансьен. Это были не платья, а поэмы в красках, в тканях, такие же создания искусств, как картины в Лувре.

И от этой пестрой, почти фантастической картины кружилась голова… Эта ослепительная красота роскоши, блеск, изящество гипнотизировали взгляд и властно притягивали к себе…

Я стояла неподвижно и с трудом соображала, зачем пришла, – когда подошла продавщица спросить, что мне нужно.

– Накидку летнюю… для пожилой дамы.

Вдоль стены в открытых шкафах висели модели; в стороне на столах они были наброшены целыми грудами… Заказчицы подходили и выбирали, а надзирательница звала свободную примеряльщицу, надевала на нее платье, и живая модная картинка начинала прохаживаться взад и вперед… а дамы сидели и следили, соображая, оценивая эффект костюма.

Продавщица подошла к одному из шкафов.

– Вот модель, – сказала она, вынимая из массы вещей нечто вроде хитона из розового шелкового креп-де-шин с греческими рукавами, по которому потоком бежали черные кружева и бархатки… Я сначала не поняла, что это такое, и можно ли серьезно носить такую необыкновенную вещь, какой у нас даже на сцене не увидишь.

– Mademoiselle Léontine, – позвала продавщица.

Молодая девушка в гладком черном шелковом корсаже с небольшим декольте откуда-то вышла и встала перед нами.

Это была живая кукла, совершенно похожая на те бюсты, которые выставляют парикмахеры у себя на окнах как модель. Великолепно сделанный цвет лица, безукоризненная прическа и лицо, неподвижное как маска, без мысли, без выражения… Все существо ее, казалось, заключалось в высокой, стройной, грациозной фигуре, которая одна жила и существовала.

Продавщица надела на нее непонятную розовую вещь.

– О! Как это красиво! – невольно вырвалось у меня.

– Не правда ли, мадемуазель? – довольным тоном сказала продавщица.

Это была легкая накидка, сделанная на античный лад: вся красота заключалась в складках легкой материи, которые грациозно бежали с плеч вниз, черные кружева и узенькая бархатная лента рельефнее выделили их. Искусство, с каким древние римляне драпировали тогу, перешло в совершенстве к их потомкам… Я всегда любовалась одеждами античных статуй…

Живая кукла грациозно выступала, поворачиваясь вправо, влево; казалось, она родилась в Древнем Риме и всю жизнь только и делала, что драпировалась в пеплум.

– Годится вам эта модель? – заставил меня очнуться вопрос продавщицы.

Тут я сообразила, что к тяжелой русской купеческой фигуре тети античный пеплум мало подходит.

– Н-нет… покажите что-нибудь другое… дама очень полная. Надо такое, чтобы скрыть полноту, и солидное в то же время.

Продавщица тотчас же поняла мою мысль.

– Вот лучше этого – вряд ли найдете, – сказала она, надевая на essayeuse широкий шелковый жакет цвета marron[153], отделанный черным же, с широкими рукавами фасона тридцатых годов.

– Эту модель можно сделать из черного креп-де-шин на подкладке из тафты mauve, покрытой шелковым газом с цветочками. Вот таким.

И она откуда-то вмиг вытащила картонку с шелковым газом, нежным и легким, тафту, быстро и ловко набросила на нее газ.

– Вы представьте себе, как это хорошо будет… черный шелковый креп-де-шин и эта подкладка mauve.

Я представила себе черный шелковый креп-де-шин, на подкладке из тафты mauve, покрытую этим газом с легким рисунком васильков…

Выходило хорошо, солидно и изящно.

– А на рукавах мы поставим отделку из настоящего кружева – увидите, как хорошо будет, – уверяла продавщица.

Но я и без нее видела, что все хорошо будет, только какая цена?

– Пятьсот пятьдесят франков. У нас накидки начиная от пятисот… дешевле нет. Посмотрите, какой материал мы ставим – кружева настоящие, шелк самый лучший… Право, – пятьсот пятьдесят франков за такую вещь – недорого.

«На русские деньги это будет около двухсот рублей…» – соображала я, не зная, в сущности, как