Лесные узоры - Владимир Иванович Клипель

— Повезло людям, — вздохнул Алексей. — Килограмм — шутка сказать. Почем он, рублей по двести — триста?

— Хватай выше, — пояснил Шотин. — Хороший корень-экстра до пяти рублей за грамм, но обычно заготовители боятся переплатить и дают по рублю, по два…

— Тыщу за килограмм! — ахнул Алексей.

— Дураки пусть им по рублю да по два сдают, — сказал Володька. — Ты его сначала найди — килограмм, а тогда и скажешь. Да еще в район ехать, в заготконтору, когда и в Хабаровске по три-четыре рубля с руками оторвут, еще и спасибо скажут. С Кавказа, с Колымы люди приезжают, при деньгах, им только дай.

— Тыщу-две, и ты считаешь мало? — удивился Алексей. — Такие деньги, как с куста. Это же фарт!

— Хреновина, а не фарт! — сердито сказал Миша. — Разве в деньгах дело? Обвели человека вокруг пальца, обманули…

— А что ж ему — делиться? Или за здорово живешь отдать? Ведь этот же Хорошко не отдал ему корня, а почему тот обязан делиться?

— Не отдал и правильно сделал, — отрезал Миша. — Зато показал. Уже за одно это могли если не половину, так четвертую долю выделить, если по справедливости.

— Ну уж, дудки! — глаза Алексея сверкали, как у мартовского кота перед дракой. — Меня бы черта с два кто обвел, а раз он такой «сапог», так ему и надо — сам виноват.

— Бросьте спорить, — сказал Шотин. — Тут не то что делиться, ни один корневщик тебе листа не покажет, к затеске не приведет. Это все равно, что привести тебя в лес и сказать: вот тут, мол, я потерял кошелек с деньгами, поищи. Прошляпил ваш Хорошко.

— А я что говорю! — поддержал Шотина Алексей. — Корень — это капитал. Ого!

* * *

Над речной поймой стлался редкий, как кисея, туман. Деревья, кустарники, травы стояли седые от росы. Над водой поднимался парок. Солнце всходило над землей, но в долину еще не заглянуло, лишь чуть подрумянило высококучевые облака, похожие на стадо белых чистеньких барашков, рассыпавшихся по голубому пастбищу. Светом напитан туман, свет льется сверху, обволакивает землю, растекается по лесной чаще.

За ночь воды в реке поубавилось. Еще вечером она была под обрывом у палаток, а сейчас отступила, оставив после себя заиленные вейники, папоротники и трубочки зеленого зимующего хвоща.

Алексей уже хлопотал у костра, складывал в кучу вчерашние головешки: они загораются сразу, а уж потом подкладывай только дров. Неподалеку от табора стоял на плавине Володька и удил гольянов.

— Ну что, подымамся? — раздался из палатки голос «старшинки».

— Лежите еще, Пал Тимофеич! — откликнулся Алексей. — Вот чай сварганю, тогда и встанете.

На розовой ранней лысине Алексея выступил бисеринками пот от усердия. А шея крепкая, красная, тугая, совсем без морщин, молодая. Что у него, что у Володьки одинаково быстрые, нетерпеливые, жадные до работы руки.

Из-за крутобокой сопки выглянуло краешком солнце, пронизало острыми лучами густую листву, потянулось к земле, зажигая на травах, хвоинках, на причудливой паучьей сетке, отяжелевшей от влаги, алмазную россыпь искрящихся капелек.

К половине седьмого все позавтракали и «старшинки» начали собираться, торопливо переобуваться в олочи.

— Надо хоть один «вывернуть», — сказал Павел Тимофеевич.

Вместе с ними собирались Алексей и Володька: у них одна артель. Вскинув на плечи полупустые котомки, они гуськом подались в лес. Туман растаял, обратившись в холодную и обильную росу, такую, что хоть ладошками черпай ее с травы.

— Ну что ж, пора и нам, — сказал Шотин. — У корневщиков такой закон: друг за другом не ходить. Они в одну сторону, мы — в другую.

Шотин достал из рюкзака мелкокалиберную винтовку (для удобства приклад у нее был обрезан по самую шейку), рукавицы из сохатиной кожи, под фуражку повязал белый платок, чтоб за ворот не сыпался всякий лесной мусор и не лезли клещи. Я в свою котомку положил котелок, сухарей, топор.

— А где твои рукавицы? — спросил Шотин. — Как же ты станешь заламывать за собой кусты? Из-занозишь все руки об колючки.

— Откуда я мог знать? Лето… Никто не говорил…

— Ставь пол-литру, одну, с левой руки, так и быть дам, — смеясь, предложил Миша.

— Ладно, обойдусь…

Неподалеку от табора начиналась крутобокая сопка. Я лез на нее следом за Шотиным, цепляясь за обомшелые, выпирающие камни, за корни и стволы низкорослых дубков, растущих наклонно. По всему косогору на рухляке, едва прикрытом слоем перегноя, вперемежку с дубом росли даурская корявая береза и лиственницы.

Мы одолели самый крутой подъем и присели на скале отдышаться. Сверху открывался вид сразу на две реки. Вода не проглядывалась, но реки угадывались по темным пойменным зарослям, узкими полосами обрамлявшим берега. Они хорошо были заметны среди желтоватой мари, раскинувшейся во всю ширину долины, на километры. Лишь вдали сопки волнами поднимались одна за другой, одетые в густые леса. Тени от зародившихся кучевых облаков испятнали голубые склоны. Что делалось справа, слева, нельзя было видеть за стеной темного душного леса.

— Вот что, — заговорил Шотин, — пора и за дело. Прежде всего надо вырезать палки — легкие, но надежные, чтобы можно было опереться при случае. Кору не счищать, чтоб в руке не елозили…

Он начинал обучение корневке с азов, как новобранцев в армии. В заключение сказал, что раньше был такой порядок: идешь корневать в первый раз, самый крупный корень должен отдать наставнику…

Когда Шотин отвернулся, Миша подмигнул мне: знаем, мол, эти штучки! А вот не хотел?! — и показал за его спиной кукиш.

Шотин пошел справа, Миша слева, а меня, чтоб не потерялся, взяли в серединку. Они опытные таежники, а я в тайге гость. Идут метрах в пятнадцати — двадцати от меня, но видим один другого редко и поэтому пересвистываемся, чтоб не рвать цепочки. В такой чаще и потеряться немудрено. Под пологом кедров, лип, огромных бархатов, почти смыкающихся в вышине кронами, густой непролазный подлесок. Лещина растет столь густо, что сквозь ее заросли порой невозможно протиснуться. На ветках наливаются орехи по три-пять вместе, в колючей обертке: только возьмись — и десятки мельчайших светлых колючек вопьются в кожу. Но лещина еще полбеды, хуже, когда попадешь в цепкие лапы дикого перца, или элеутерококка, колючего, как шиповник, сверху еще перевитого всяческими лианами. Через такие заросли и не продерешься. Пятипальчатые листья элеутерококка очень похожи на листья женьшеня, только чуть пошире и покороче да не столь глянцевитые, и у меня не раз вздрагивало сердце, когда я видел росток с тремя-четырьмя такими листьями: а вдруг женьшень? Наклонюсь, посмотрю, стебель густо покрыт колючками — перец!

Солнце пробивается сквозь ветвистую преграду, раскачиваемую вверху ветерком, и мокрая от росы листва больно бьет по