Лесные узоры - Владимир Иванович Клипель

По красоте, по силе эстетического воздействия на душу человека с фазаном может сравниться разве только тетерев-косач, черный петух с красными бровями и лирообразным хвостом, подбитым белыми перьями, но никак не утка. Говорят, будто достались эти белые перья черному тетереву от лебедей на память о том, как пытался он вместе с ними улететь на зиму в теплые страны, да сил недостало на дальнюю дорогу. Февраль — март — время тетеревов, когда они рассаживаются на высоких березах или талинах, кормятся почками и греют бока на солнышке. А фазаны — эти ни весной, ни летом, ни тем более зимой показываться не любят, летают неохотно и больше прячутся в травах, ведут скрытный образ жизни. Зато «одежка» у фазанов веселей — золотистая, с зеленым отливом. Трудно найти других птиц, которые так оживляли бы наши поля и перелески в Приамурье, как фазаны. Но из-за того, что это птицы оседлые, они в первую голову и становятся добычей охотников, и ныне фазана встретить — большая редкость.

Несмотря на ежегодные странствия по краю, я уже давно не видел фазанов и считал, что с ними покончено. Правда, год назад, поздней осенью, когда небо дышало снегом и лес стоял хмурый и затаившийся, подался я к старой вырубке, засаженной сосенками — деревом, для наших мест несвойственным и потому непривычным для глаз. По краям вырубки высились старые осины с «гнездами» омелы, и я глазел по верхам, но все же боковым зрением уловил какое-то движение в стороне. Живо повернувшись туда, я увидел голенастую серую курицу, шустро обегавшую меня по орешнику. Подумал, что это тетерка, порадовался, что хоть какая-то живность да обосновалась рядом с санаторием, что ни одни сороки да вороны заселяют окрестности, и никому не стал об этом говорить. Скажешь одному, тот другому, а третий за ружье и пошел упромысливать. А долго ли выследить тетерку?!

Но, как оказалось, это была не тетерка, а фазануха. И вот, совершенно случайно, вблизи этого же места, я и увидел красавца-фазана. Произошло это уже весной.

Был теплый, солнечный апрельский день. С полей согнало снега, но под пологом леса, на опушках еще лежали влажные сугробы. Разбрызгивая снежную кашицу на тропке, вышел я на луговину, раскинувшуюся между санаторием и деревней. Она лежала рыжая, с плавинами по буграм, а за ней узкой полоской прорисовывалась протока с побелевшим льдом. Ничего интересного для себя не узрел: рыжая пустая луговина, белесое небо, плавины, как старые кости, — и я повернул назад. На опушке, рядом с высокими жухлыми травами, лежали пласты снега, здесь чернели развалистые ивы, и я очень скоро облюбовал уголок, где можно было написать этюд, вполне отвечавший общему состоянию природы и моему настроению.

Усевшись на сухой плавине метрах в двадцати от опушки, я раскрыл этюдник и принялся за работу. Был предвечерний час, от деревьев по снегу тянулись ко мне синие тени, я старался все это ухватить, работал, не замечая времени и никого вокруг. Откуда и когда появилась собака, я не заметил. Остановившись на сугробе, который я писал, она принялась облаивать меня очень настойчиво, не подходя ни на шаг ближе.

— Ну чего ты, глупая, раскричалась? — пытался я ее урезонить, но достигал обратного — еще более ожесточенного лая.

Она облаивала меня, как зверя на охоте, когда стараются держать его на месте до прихода хозяина. И хозяин ее пришел со стороны санатория — еще молодой мужчина, потрепал ее по затылку, она сразу утихла, и они подались куда-то к деревне. Я быстро завершил этюд, сложил краски и кисти, взял этюдник на ремень…

Я не полез через сугроб, где мог начерпать в ботинки снегу и где только что стояла собака, а взял правее, там снегу не было, намереваясь по сухому выбраться на дорогу. Шуршала под ногами высокая прилегшая трава, не пырей, а какая-то ползучая, густая, наподобие горошка, накрывшая землю будто сеткой. И тут, ошеломив меня внезапным хлопаньем крыльев, из-под самых ног вырвался вверх фазан и понесся в лес. Ах, какой шикарный петух таился в траве, пока рядом с ним стояла собака и лаяла на меня! Он прятался бы и дальше, если б я не набрел прямо на него.

«Хитрый фазан, — подумал я, — с большой выдержкой». И мне стало радостно, что эти красивые птицы не перевелись еще у нас. Может, кто другой и подосадовал бы на моем месте, что из-под носа ушел такой петух, что под рукой не оказалось ружья, но я обрадовался. Сколько можно стрелять?! Почему надо обязательно стрелять, если кто-то живой еще летает, бегает? Скоро вообще не увидишь живности, если только охотиться, не прилагая сил к восстановлению дичи. Ведь фазанов, тетеревов, даже глухарей вполне можно разводить без особых на то затрат, такой опыт есть. Как ни жаль, но не получается еще у нас мирного соседства с живой природой. Если и случается, что зверь или птица доверятся иному доброму человеку, так все равно себе на беду: идя с доверием к другому, гибнут, не встретив ответного чувства. И если фазан все же выжил рядом с многолюдным поселком, так в том заслуга не людей, а самой птицы, проявляющей чрезмерную осторожность и выдержку.

Пусть живет фазан. Уже одно сознание, что он существует, будет радовать добрых людей.

ДЯТЛЫ-КРИТИКИ

Был хороший весенний день. Конец марта, самый перевал, когда солнышко начинает перебарывать стужу, воздух напитывается влагой, а в голубом небе из марева над лесами начинают образовываться рыхлые облака, похожие пока лишь на волны тумана. С крыш капель, чирикают воробьи, ласковое тепло обволакивает, и хорошо в такой час сидеть в затишке, не открывая глаз, а только ощущая всем лицом солнце.

Но я не мог усидеть на месте, меня потянуло пройтись и глянуть, как похозяйничала весна не в поселке, где ей помогают сами люди, а в лесу. Он ведь тоже меняет свое лицо — лес. Березники, ранее одинаково серые поверху, напитались краснотой, это почки пробудились с теплом, и теперь они резко выделяются среди осиновых зарослей. Осины позеленели корой, а уж редкие среди них ели и кедры, те посвежели так, будто дождик промыл их запыленные темные шубы.

В лесу свежо, дышится глубоко. Снег еще лежит всей толщей, здесь еще нет проталин, он только стал крупнозернистым, тяжелым, напитавшимся водой, как подмоченный сахар. На нем уже не прочтешь следов, не разгадаешь, кто пробегал, от следов лишь полуразмытые ямки.

На тропке поблескивает отраженным светом зеркальная ледяная корочка — наст.