Лесные узоры - Владимир Иванович Клипель

нечестный человек, то лучше за женьшенем не ходи — задерет тигр или медведь задавит. Но дело не в молитвах, не в легендах. Они от невежества ихнего. А вот закон они соблюдали. Маленький корень он не тронет. Нашел, заметил место, обтыкал палочками, и пусть себе растет. Никто другой его не выкопает, это уже воровством считалось. Хоть и неграмотные, а корневщики свою лесную азбуку имели. Идет по тайге и знаки ставит: сюда не ходи, тут ничего нет, здесь опасно, тут поблизости худые люди, фанза близко — далеко… То веточку особым образом завьет, то зарубку сделает, то кусочек моху заложит в развилку… Другой идет, присматривается, сам знаки оставляет, и получалось, вроде руку помощи друг другу протягивали. Опять же, найдет корень, выкопает его, каждое семечко аккуратненько посадит, земельку взрыхлит, чтобы на этом месте другие корни в рост шли, чтоб не переводился промысел. Может, поэтому мы сейчас по старым местам корни находим, кто знает…

Старики попили чаю «от пуза» и полезли на чердак отсыпаться, а мы остаемся. Я продолжаю думать над словами Павла Тимофеевича. Видимо, доля правды в его словах есть, иначе зачем бы в инструкциях указывали, что выносить зерна женьшеня из тайги не разрешается, что их надлежит высаживать там, где они найдены. Нет дыму без огня. Ареал — район распространения женьшеня — сокращается очень быстро не только потому, что кто-то не высадил зерна в землю. Причина также и в том, что дикий в прошлом край заселяется, человек рубит лес, распахивает земли, прокладывает дороги, и условия для корня-привереды становятся менее подходящими. Арсеньев в свое время писал, что северная граница распространения женьшеня — река Анюй, хребет Хехцир. Но теперь едва ли кому придет в голову искать корень вблизи Хабаровска. Сейчас корень ищут лишь южнее Бикина.

Когда я это высказал, Миша Мамоненко подверг мои слова сомнению:

— Почему? На Матае тоже есть корень. Калядины в прошлом году килограмм сдали.

— А ты видел? — горячо вступил в разговор Володька — спутник и напарник Федора Михайловича. — Мы по всему Матаю прошли, ни черта не встретили: хоть бы вот такой на смех. Все говорят: Калядины, Калядины, а по-моему, брехня все…

— Если хотите знать, так и я в прошлом году там месяц на корневке потерял, — доверительно сообщил Миша. — Зря проходил, но про Калядиных не врут. Было…

— Э-э, друг, так ты уже корневщик, а молчал!

— Да что толку: месяц задарма проходил, а корня в глаза не видел. Спасибо, Федор Михайлович перед отъездом показал, а то бы и не знал, каков он есть. Так вот, первым нашел там корень не Калядин, а Хорошко — мастер лесоучастка. Шел по тракторному следу, видит, какой-то странный цветок с красными ягодами. Женьшень это или что другое, он об этом вовсе и не думал: сорвал стебель как был, с листьями и ягодами, и принес в бригаду показать. Авось кто знает. А Калядин — тракторист, как увидел, смял стебель вместе с ягодами и швырнул в костер: «Хреновина это, — говорит, — а не женьшень. Дикий перец…»

Хорошко сначала недокумекал и спрашивает: «Зачем ты это сделал?» «А что ты, ребенок? Только людей будешь в заблуждение вводить…»

На другой день вечером Калядин заходит к Хорошко будто по делу, но с выпивоном и, когда поднагрузились, начал выспрашивать, где тот вчера ходил да откуда шел. Тот рассказал: возвращался, мол, по волоку с деляны, словом, все, что тому требовалось, ничего не утаил. После этого у Калядина к утру болезнь: и ни вздохнуть, и ни охнуть, и трактор разладился, и все прочее. Только все на работу, а он за котомку и в лес. Ходил до вечера, излазил все вдоль и поперек, а корня не нашел. Тогда он снова к Хорошко, теперь уже напрямик: «Где цветок нашел?» «А-а, и теперь еще будешь говорить, что это перец?» А тот ему: брось, мол, дуться! Не мог же я тебе при всех сказать, что это женьшень. Назавтра бы все в лес кинулись, кто работать стал бы? Покажи, где нашел, вместе искать станем…

Хорошко еще во время выпивки смекнул, что это за «перец», утречком раненько пошел на волок и выдернул корень, как морковку. Большой корень, граммов на двести пятьдесят. Достает и показывает. «Видал? Так что искать больше нечего».

Калядин как увидел, аж затрясся: «Эх ты, какой корень загубил. Разве так копают? Теперь его у тебя никто не возьмет. Отдай мне!» А Хорошко и отвечает: «Может, я тебе и отдал бы, если б ты не думал меня надуть, а по-честному. А теперь — фигу! Я его и сам употреблю. Куплю пол-литру спирту, настойку сделаю…»

Миша рассказывает с такими подробностями, словно сам всему этому был свидетелем. Рассказывать всякие истории он мастер, а тут еще собственное, пережитое.

— Слово за слово, улестил его Калядин, заставил показать место, где тот корень нашел. Откуда Хорошко мог знать, что, где один корень растет, там и другие ищи. Тем более корень старый, ему лет двести — не меньше. Каждый год семена давал, ясно, что птицы могли его рассеять поблизости. Договорились так: искать вместе и, если что найдут, — пополам. Калядин для отвода глаз поводил Хорошко вокруг да около и на этом поиски прекратил: ничего, мол, тут больше не найдешь. К тому же и времени не оставалось на поиски: работали, за день и без того намаются, до корней ли тут.

Нет, так нет. Хорошко на этом успокоился, а Калядин в тот же день телеграмму отцу: выезжай, мол, есть фарт! Через три дня тот заявляется. Старик ушлый, на этом корне зубы проел. С утра котомку за плечи, палочку в руки — и в лес. Вечером возвращается. Походил так недельку и тридцать шесть корней выкопал…

— Ну, а Хорошко?

— Что Хорошко?! Даже копейки ему не досталось: ты, мол, не искал. Ну он и не требовал, совестливый мужик. Когда мы приехали, про эту историю узнали, пошли к нему: покажи, где? «Поздно, — говорит, — Калядины все взяли». «Тебя-то, — спрашиваю, — в пай приняли?» «Где там, — отвечает, — в пай. Попросил дровишек на тракторе подкинуть, так он и то за два хлыста на пол-литру сорвал». Потом он нас на это место водил, показал. Мы всю сопку перевернули, всю ихнюю копанину нашли, а корня больше не было. Они все на одном гектаре росли, то ли плантация чья старая, то ли сами по себе рассеялись. Оттуда мы на Алчан прошли. С Алчана на Бикин перевалили, ободрались как черти, а все впустую. Даже затески не встретили, значит,