Троцкий: Жизнь революционера - Джошуа Рубенштейн

«После нескольких довольно скучных ораторов представили Троцкого, – писала она в своих воспоминаниях. – Мужчина среднего роста, с худощавым лицом, рыжеватыми волосами и всклокоченной рыжей бородой, энергично вышел вперед. Его речь, сперва на русском, потом на немецком, была мощной и мобилизующей»[9],[10]. Это было обычной реакцией на выступления Троцкого.

Проживая в небольшой квартире в Бронксе, на пересечении Восточной 164-й улицы и Стеббинз-авеню, Троцкий с семьей смогли оценить удобства, непредставимые в домах для рабочего класса в Европе: «электричество, газовая плита, ванная… автоматическая подача продуктов наверх и такой же спуск сорного ящика вниз». Его сыновьям особенно понравился телефон – аппарат, которого не было в их домах в Вене и Париже.

В порядке ежедневной рутины Троцкий любил наведываться в ресторан Triangle Dairy на Уилкинс-авеню в Восточном Бронксе, где официанты по большей части были такими же русско-еврейскими эмигрантами, как и он сам. Вскоре они к собственному расстройству узнали, что у Троцкого имеется особый взгляд на их профессию и приносимый ею доход. Троцкий был убежден, что «чаевые унижают достоинство рабочего человека и что человек должен получать регулярную заработную плату, на которую можно прожить, а не зависеть от чаевых». Он принципиальным образом отказывался оставлять чаевые сам и побуждал к тому же других клиентов. Такое поведение не принесло ему симпатий со стороны официантов, и каждый из них старался уклониться от обслуживания этого клиента. Кроме того, они дали ему прозвище Лео Фонфач, обыграв слово, которое на идише означает «гнусавый» (фонфенд) – Троцкий говорил так, что им казалось, что он страдает от синусита или аденоидов.

Официанты сговорились против него. Один за другим они отказывались его обслуживать и «заставляли переходить от одной стойки к другой, оскорбляли, громко бранили, демонстративно не обращали на него внимания, а один раз даже пролили на него горячий суп». В конце концов один из официантов сжалился над Троцким. С тех пор он наскоро его обслуживал, а Троцкий из чувства благодарности ел очень быстро, а затем уходил, освобождая место для более щедрых клиентов. Но при этом он по-прежнему отказывался оставлять своему благодетелю чаевые. Тот же официант пытался отговорить Троцкого от возвращения в Россию, посоветовав ему «забыть свои мешугене [на идише – «безумные»] мечты о свержении царя». Троцкий смотрел на вещи иначе.

Этот скромный эпизод высвечивает центральный парадокс в отношении Троцкого к своему еврейскому происхождению. Хотя он был далек от того, чтобы чувствовать себя евреем, он тем не менее тянулся к евреям везде, где бы ни оказался. Возможно, дело было в удобстве – раз они были из России, они говорили на его родном языке – или же в знакомой среде: оказавшись за рубежом, он искал общества людей, похожих на него самого.

Вскоре по прибытию в Нью-Йорк Троцкий был радушно принят Аврамом Каганом – легендарным редактором идишеязычной газеты «Форвертс» («Вперед»), у которой было много читателей среди еврейских иммигрантов. Каган, как и его коллеги, был социалистом, и они с трепетом ожидали встречи с Троцким. 16 января в «Форвертс» было опубликовано интервью с ним, а вскоре там же вышли четыре колонки за подписью самого Троцкого. Все статьи отражали его интернационалистскую позицию и его критическое отношение к войне и Антанте. Возмущенный своим изгнанием из Парижа, он, естественно, избрал основной мишенью Францию, упрекая ее в раболепии перед царем. Он отрицал наличие у себя прогерманских настроений, несмотря на то, что «Форвертс», как и подавляющее большинство ее читателей из числа бывших российских евреев, занимала прогерманскую позицию в надежде дождаться крушения царского самодержавия. Свободный от ограничений военной цензуры, Троцкий отбросил всякую осмотрительность. В одной из статей он дошел до того, что призвал американских рабочих сделать выбор между интернационализмом и патриотизмом: «Необходимо сознательно выбрать одно из этих двух направлений, несовместимых для американцев, особенно для тех еврейских американских рабочих, кто еще не сделал выбора». Трудно представить, что при всех своих социалистических симпатиях русские евреи Нью-Йорка, с таким трудом добравшиеся до го́лдене меди́не (на идише – «золотой страны»), решили бы в своей массе встать на сторону противников Америки во имя революционного социализма.

Кроме того, статьи Троцкого вышли в тот самый момент, когда правительство Вильсона готовилось вступить в конфронтацию с кайзеровской Германией. Сразу же после начала войны США заявили о своем нейтралитете, и в 1916 г. Вильсон переизбрался на второй президентский срок, обещая не втягивать страну в европейский конфликт. Но события постепенно вынудили его пересмотреть свою точку зрения. В конце января 1917 г. Германия объявила о переходе к неограниченной подводной войне. Эта стратегия была совершенно понятной. Германское верховное командование рассчитывало, что сможет прорвать британскую морскую блокаду и нанести Англии достаточный ущерб, прежде чем в войну вступят США. Но затем Германия допустила глупый промах. В том же январе британские криптографы расшифровали телеграмму, отправленную министром иностранных дел Германии Артуром Циммерманом в посольство своей страны в Мексике. Он предлагал Мексике дерзкий план: в обмен на объявление Мексикой войны США Германия поможет ей вернуть «утраченные территории Техаса, Нью-Мексико и Аризоны». Чтобы сохранить в тайне возможности своей разведки, англичане проинформировали Белый дом лишь 24 февраля. 1 марта новости попали в американскую прессу. Телеграмма Циммермана стала поворотным пунктом в войне. Антигерманские настроения, которые и без того находились на подъеме после потопления в мае 1915 г. следовавшего из Нью-Йорка пассажирского лайнера «Лузитания», достигли точки кипения.

Дальнейшее сохранение американского нейтралитета стало невозможным, как и любое выражение прогерманских симпатий со стороны российских евреев в Нью-Йорке. Реакция «Форвертс» была соответствующей. На первой полосе было опубликовано сообщение: «Если Германия оказалась способна на столь идиотский дипломатический шаг, каждый гражданин Америки будет сражаться до последней капли крови, защищая великую американскую республику». Троцкий не мог мириться с такой воинственностью. Он был противником войны и любого намека на участие в ней Америки. Он по-прежнему полагал, что, оказавшись перед выбором между антивоенной позицией и защитой США, американские евреи, и в частности эмигранты из России, должны противостоять любым патриотическим позывам.

Но история приготовила еще один сюрприз. Из России, которая была охвачена стачками и городскими волнениями из-за непрекращающихся тягот войны и особенно перебоев с доставкой продовольствия, в Европу и Америку пришла новость, что 2 марта царь Николай II отрекся от престола. С династией Романовых, правившей с 1613 г., было покончено. Временное правительство под руководством ориентированных на Запад либеральных партий взяло власть в свои руки, надеясь разрешить стоявшие перед Россией неотложные проблемы.

Троцкий решительно настроился на возвращение в Россию и всеми силами старался следить за развитием событий. Видя, что у власти оказались либералы, он обрушился с критикой на меньшевиков за то, что те оказали им поддержку. Троцкий был убежден, что конец самодержавия и последующая борьба за власть будут сопровождаться революциями в Европе, прежде всего в Германии. Он не мог представить себе иного развития событий. 20 марта он выступил с речью на собрании в Гарлем-казино в Верхнем Манхэттене. В «Форвертс» на русском языке было опубликовано объявление о «массовом митинге», посвященном «революции в России». «Ораторы на еврейском, русском, английском и др. языках… По-русски будет говорить Л. Н. Троцкий[11]. Вход бесплатный».

Америке тоже пришлось бросить вызов. В ночь 26 марта, уже готовясь к отъезду, он выступил перед собравшимися на Манхэттене, взбудоражив толпу призывом к революции: «Я хотел бы, чтобы вы все более и более укрепляли свою организацию – и в конце концов опрокинули ваше проклятое прогнившее капиталистическое правительство». Двумя годами позже на слушаниях в сенате США, посвященных теме большевистской пропаганды, один из очевидцев выступления Троцкого в Нью-Йорке описал его как «типичного русского – с пышной черной шевелюрой и очень радикального как по внешности, так и в речах»[12].

Его отбытие на следующий день прошло довольно обыденно. Троцкий с семьей покинул Нью-Йорк на борту норвежского лайнера «Христианиафиорд». Все его документы были в порядке, у него имелась британская транзитная виза, а также разрешение на въезд, выданное уступчивым российским консулом. Он уезжал из США «с чувством человека, который только одним глазом заглянул внутрь кузницы, где будет