Приручи ветер - Андрей Урбанович

class="p1">– Вот и отлично. Слушай, Серёжа! Смотрю на тебя и всё думаю, кого ты мне напоминаешь?! Оказывается, братишку моего! Он в лет двенадцать точно, как ты был – и причёска, и хмурился так же, когда спать хотел.

Она замахала руками и, суетливо открыв сумочку, сообщила:

– Сейчас я тебе что-то дам. Ну-ка, держи. Спорим, таких конфет ты ещё не пробовал.

Я взял угощение, буркнул слова благодарности и уже хотел положить конфету в карман, но Таня бурно запротестовала:

– Нет. Так дело не пойдёт. Ты попробуй, должна же я узнать, понравится она тебе или нет.

Пришлось есть. Конфета оказалась сверху сладкая, а внутри кислая, как лимон. У меня даже глаза заслезились.

– Шок! – воскликнула она. – Называется так! Взгляни на фантик.

Фантик был необычный, с английским текстом и кислой физиономией диснеевского кота. Обёртка мне понравилась больше, чем сама конфета, её можно было на что-нибудь обменять. В те года всё заграничное являлось большой редкостью. Я знал нескольких мальчишек, которые коллекционировали фантики от жвачек, конфет, пустые пачки от сигарет и даже этикетки от бутылок иностранного спиртного. Я бережно свернул фантик и спрятал его в карман куртки.

Тем временем, нас попросили пристегнуть ремни безопасности, и самолёт стал медленно двигаться по взлётной полосе. По-видимому, к тому моменту силы мои истощились окончательно, стоило чуть прикрыть веки, и сон накрыл меня с головой – ни звуков, ни ощущений. Даже взлёта я не заметил.

Глаза открылись сами собой от острой боли вдоль всего позвоночника. Словно кто-то вставил длинную спицу от копчика до затылка, и теперь этот кто-то стал медленно вращать её. Я заскулил, по-моему, весьма громко, потому что отец тут же склонился надо мной с вопросом:

– Что случилось?

– Больно. Очень, – ответил я.

Через минуту началась рвота. Мне тут же подали пакет, который использовался для особо впечатлительных граждан. Пакет был исправно мной заполнен. Дальше шли только спазмы.

– Простите, – шептал я в перерывах.

– Ничего, – успокаивала попутчица Таня. – Это бывает. Не все одинаково переносят полёты.

Однако, когда самолёт приземлился и двигатели умолкли, мне лучше не стало.

– Просим покинуть самолёт и пройти в здание аэровокзала. Пассажиров, следующих дальше, оповестят о посадке, – сообщила стюардесса.

Идти мне никуда не хотелось. Но просьбу надо было выполнять.

– Сейчас мы выйдем на улицу, и, увидишь, тебе станет лучше, – ободрял меня папа.

Лучше не стало. В полусогнутом положении меня вывели из автобуса и доволокли до здания вокзала. Наша соседка кинулась к женщине в форме стюардессы с воплем:

– Где у вас медпункт?

– На втором этаже, – работница аэропорта махнула рукой, указывая направление.

В медпункт отец меня внёс на руках. Сам я уже не мог сделать ни шагу.

Нас встретил седой доктор. Было такое чувство, что он даже обрадовался нашему появлению. Словно целый день просидел без дела, скучал, а тут целая орава гостей. Меня уложили на холодную кушетку, и он, безжалостно надавливая мне на живот, постукивая по нему пальцами, спросил:

– Когда стало плохо?

– Во время посадки, – ответил за меня папа.

– Бывает, – сказал доктор. – Похоже на почечную колику. Хотя точно сейчас не определить. Но могу успокоить – не аппендицит. Ну что, в больницу поедем.

– Нет, – заныл я.

– Понимаете, у нас рейс. И багаж там, – пояснил отец. – Можно что-то сделать?

– Что тут можно сделать?! – возмутился доктор.

– Обезболивающий укол… Или таблетку.

– Таблетка здесь вряд ли поможет. Укол? – задумчиво сказал он. – Давайте попробуем. Аллергии нет?

Отец отрицательно замотал головой.

– Ну держись казак! – произнёс доктор. – Давайте-ка для верности внутривенно.

После того, как лекарство побежала по моим венам, спица внутри позвоночника медленно прекратила своё вращение, но по-прежнему осталась там. Холодная острая она вонзалась в затылок, но эту боль уже можно было терпеть.

– Тебе лучше? – спросил папа.

– Намного, – ответил я, не узнавая собственного голоса.

Доктор посмотрел на нашу спутницу и приказным тоном произнёс:

– Сходите к начальнику смены – это на этаже – и передайте ему, что рейс задерживается на полчаса.

Она исчезла за дверью, на прощанье махнув нам рукой. Больше мы её не видели. Мне стали мерить давление, слушать сердце, снова давить и простукивать. Боль отступила окончательно, но мне не разрешили вставать.

– Вы не пугайтесь, – обратился доктор к отцу. – В период активного роста такие вещи случаются. К примеру, скелет растёт значительно быстрее внутренних органов, или гормональные процессы проходят более интенсивно. Возрастные выкрутасы, они ведь не только у стариков, но и подростков тоже.

Он снова послушал мой пульс и заключил:

– Кажется, всё приходит в норму. Ещё минут десять полежишь, и в дорогу.

Мы снова сидели в самолёте. Я прислушивался к себе с затаённым страхом. Вдруг всё начнётся сначала. Утреннее солнце пронизывало иллюминаторы, наполняя салон дрожащими лучами. Под нами плыли бесконечные облака. От этого однообразия глаза мои снова сомкнулись. Передо мной стремительно замелькали картинки:

Худощавый очкарик сидел в кресле, в том самом, где дремал я. Только это было примерно сутки назад. Он внимательно вглядывался в лист бумаги, видно, уже не первый раз перечитывая его содержание. Дочитав, сдвинул очки на лоб, и его рука плетью упала на колено. Человека звали Геннадий. Он возвращался из командировки. А письмо, предназначенное ему, написала Кристина.

Уже во сне меня удивило не только то, что я наконец-таки могу определять имена моих персонажей, но и то, что я могу читать их мысли. Геннадий судорожно размышлял, как ему реагировать на это известие. Он думал: «Хорошо, хоть номер телефона ей не дал». Лица Кристины я не видел, а вот её тревогу, её надежду и ожидание почувствовал, даже скорее, пережил. Геннадий аккуратно сложил лист, повертел его в руках и мелко-мелко порвал. Горсть бумажных полосок он втиснул в пепельницу, что была в подлокотнике кресла.

– Сынок, мы уже прилетели, просыпайся, – тихонько сказал отец.

Пассажиры оживлённо снимали с полок вещи, набрасывали на себя куртки – готовились к выходу. Я потянулся, зевнул, и прежде, чем покинуть своё кресло, выдвинул из подлокотника пепельницу. Там лежали обрывки письма.

От вокзала мы добирались на автобусе. Папа рассказывал о своём друге, с которым они учились в университете.

– Это очень одарённый человек, но вот забавно, забросило его в такую глушь. Однако он и там не успокоился. Создаёт музей. Думаю, тебе будет интересно. Мы погостим у него пару дней, а потом отправимся дальше. Видишь ли, я уже года два назад обещал к нему заехать…

* * *

Строго говоря, это был вовсе не музей. Это был одноэтажный жилой дом с приусадебным участком, во дворе бродил злющий цепной пёс и, не внимая грозным окрикам хозяина, беспрерывно ворчал, поглядывая на нас недобрым сверкающим взглядом. Мы прошли мимо этого сторожа и, оказавшись на просторной светлой веранде, облегчённо выдохнули. Хозяин, которого отец звал просто Васёк, как видно нас ждал. Стол, накрытый вовсе не по-деревенски, а с этаким аристократическим размахом, переливался тарелками, серебрился ножами и вилками, дрожал напитками. Отец упал в кресло и весело сказал:

– Ну, вот я до тебя и добрался!.. Это же надо так спрятаться!

– Ничего. Сегодня мы за все годы отыграемся! – подмигнул хозяин.

– А обещанный сюрприз? Я ведь нетерпеливый, ты меня знаешь, – сказал отец.

– Будет. Всё будет. Но сначала, юноши, мыть руки и за стол, а я хозяйку позову.

Затем началось то, чего я больше всего не любил – знакомство. Мне рассказали, что старинного друга папы я могу называть просто дядя Вася, а его жену тётя Лариса.

– А как по отчеству? – поинтересовался я, памятуя строгий закон, введённый папой, общаться, как взрослые.

– Отчества оставим для официальных церемоний, – объявил дядя Вася.

За столом меня, конечно же, расспросили, кем я хочу стать, как учусь в школе и что читаю. Потом принесли груду детских книг с картинками, по-моему, там присутствовала даже азбука –