Приручи ветер - Андрей Урбанович

для точной диагностики необходимо пройти обследование. Но скорее всего… Кажется, сейчас приступ проходит. Вы уж таким делом не шутите. Завтра же в поликлинику.

Прощаясь, он, приглушив голос, сказал:

– Кстати, вы знаете?.. Квартиру под вами опечатали. Вот ужас! И кто бы мог подумать, вроде приличные люди… Двое детишек. Надеюсь, там разберутся. В вашем ведомстве настоящие профессионалы.

– Разберутся. Непременно разберутся, – успокоил его мужчина.

Пётр Вениаминович сидел перед экраном своей чудо-машины с мокрыми глазами.

– Всё происходило именно так, – растроганно произнёс он. – Прослезился над каждым словом твоего рассказа. Удивительно! Удивительно, друзья мои! Впервые сталкиваюсь с таким феноменом! Вы не представляете, Виктор Андреевич, каким богатством владеете!

Он извлёк из нагрудного кармана носовой платок и промокнул им веки.

– Это были вы? – спросил я.

– Да. История из моей биографии. А тот мальчик – мой младший сынуля. Старший в тот самый год уже поступил в институт. Но давайте оставим мою скромную персону. Лучше поясни, Серёжа, почему в этот раз ты выбрал тетрадь?

– Не знаю. Боялся, что с портмоне и пистолетом опять ничего не выйдет. Скажите, а что там написано?

– Скажу… А ты обещаешь мне хранить тайну?

– Обещаю.

Пётр Вениаминович грустно посмотрел на меня и, открыв тетрадь на последней странице, прочитал:

После стольких лет

Я пришёл назад,

Но изгнанник я,

И за мной следят.

– Я ждала тебя

Столько долгих дней!

Для любви моей

расстоянья нет.

– В стороне чужой

Жизнь прошла моя,

Как умчалось всё,

Не заметил я.

Жизнь моя была

Сладостною мне,

Я ждала тебя,

Видела во сне.

Смерть в дому моём

И в дому твоём, —

Ничего, что смерть,

Если мы вдвоём.

– Гумилев, – негромко сказал отец.

Пётр Вениаминович с уважением посмотрел на него поверх очков и язвительно спросил:

– Неужто читали?

– Читал, – с вызовом ответил отец.

– Это любимое стихотворение моей жены…

– Стихи всего лишь?.. – удивился я.

– Не всего лишь! – возразил Пётр Вениаминович. – Их автор, как заметил твой папа, Николай Гумилев был расстрелян в 1921 году за контрреволюционный заговор. Написаны они, естественно, не его, а моей рукой. Мне очень нравилась его поэзия, вот и переписывал, и наизусть заучивал… А за такие пристрастия в своё время… Лучше об этом и не говорить.

– А что показала ваша «Лаура»? – спросил отец.

– Не будем спешить… Ваш дуэт для меня пока необъясним. Могу утверждать одно, есть некий сдерживающий фактор, и ваше присутствие его снимает. Давайте, попробуем ещё. Вы не против?

– Сынок, ты как на это смотришь?

– Давайте, – согласился я.

– Тогда, я попрошу вас сесть рядом со мной. Думаю, вам будет на что поглядеть. Ну, юноша, выбор за вами.

На этот раз я вновь выбрал колоду карт. Отец вложил их в мою ладонь, которая тут же откликнулась едва заметной пульсацией.

Глава двенадцатая. Карточная колода

Коренастый молодой человек смотрел на собеседницу с нескрываемым отвращением.

– Как же ты меня измотала, старая. Я офицер, между прочим, капитан госбезопасности, трачу драгоценное время, вместо того чтобы заниматься делом. А мне тебя так нахваливали. Мол, всё скажет, что было, что будет. Да ты пойми, тёмная, это для дела надо. Учёные люди с тобой беседовать будут. Способностями вашими заинтересовались, а ты упёрлась и ни в какую. Мне, прежде чем тебя в отдел передать, самому убедиться надо. Поэтому и спрашиваю, к примеру, про меня можешь рассказать?

Пожилая цыганка, сидевшая напротив, поправила свои седые косы и обречённо сказала:

– Наверное, золотце моё, ты какой-то особенный человек. И, значит, судьба у тебя особенная. Она ещё вершиться – судьбинушка. На развилочке ты, брильянтовый, стоишь, и какой выбор, такая и доля тебе выпадет.

– Ой, туману нагоняешь, тётушка, – он прищурился и погрозил пальцем. – Так и я могу, чего хочешь, нагадать. Мол, тайной глубокой окутано твоё будущее. Неизвестность кругом.

– А ты напрасно, соколик, издеваешься. Ты же, по всему видно, человек образованный, понимаешь, что не всё в этой жизни открыто, а иное так запрятано, что и не отыскать.

– А вот не отпущу тебя, пока не расскажете всё, как есть.

– И это ты зря говоришь, золотой мой. Ведь есть столько всего, что и вслух произнести страшно. Ведь сам ты не ведаешь, чего от меня просишь…

– Да вот дело-то в том, что не прошу, а требую – это существенное уточнение.

Цыганка вновь поправила свои косы. Чуть склонив голову, как-то по-новому взглянула на молодого человека и сказала:

– Не пугал бы ты меня, мальчик. А то ведь наговорю, не унесёшь. Я ведь много чего знаю.

– Так ведь, это от тебя мне и нужно. Я чего добиваюсь – правды!

– Вы же ни во что не верите. Зачем же я вам понадобилась. Или у нас как в средние века, охота на ведьм началась.

– Вон оно как! Так ты с историей знакома?

– Думаешь, ты один книги читаешь?

– Ух ты, грамотная, значит?

– Грамотная, золотой мой, грамотная. Только никак в толк не возьму, что ты ко мне пристал?

– А если грамотная – смотри.

Он положил перед ней густо исписанный лист. Цыганка стремительно пробежала по нему глазами и сказала:

– Здесь написано, будто мы людей на вокзале обираем. Это не про нас. Я никого не обманываю. Если просят, гадаю. Если благодарят, от подарков не отказываюсь, но не вымогаю. Я, золотой мой, уже в годах.

– Ну, это ты другим расскажешь. А я имею полное право задержать тебя, золотая моя, до полного выяснения обстоятельств. Не хотела по-хорошему, придётся по закону. Паспорта, говоришь, у тебя отроду не было.

– Не было, соколик.

– Так и запишем: документов не имеется.

Ручка заскрипела по листу бумаги.

– Ну, а имя, надеюсь, у тебя есть?

Цыганка укуталась в шаль, словно её обдало сквозняком, и беспечно произнесла:

– Имя? Хочешь, Эсмеральдой зови, не нравится, так Радой величай, я не обижусь.

– Ты, значит, поиграть со мной вздумала? Да я тебя! – с этими словами он перегнулся через стол и крепко ухватил допрашиваемую за косу.

Цыганка только на мгновение сморщилась от боли, и тут же расхохоталась ему в лицо – громко, раскатисто. От неожиданности молодой человек отпрянул прочь и, снова упав на свой стул, проговорил сквозь зубы:

– Ну и сука же ты!

– А ты что, милок, хотел? Богу в карман залезть? Всё подсчитать, да подглядеть и на весь мир ославить? Так? Ну уж нет, тут как-нибудь без меня обойдётесь. Не умею я ничего. Всю-то жизнь на доверчивости людской наживалась…

– Это понятно. Все вы на чужом горбу катаетесь. Была бы моя воля, собрал бы я вас в одну кучу… – сказал он, сверля собеседницу глазами.

– А ты? Ты ни на ком не наживаешься? Болью людской живёшь, и за людской страх тебе денежки платят. Вот в прошлом месяце, когда чужие вещицы ворошил, не преминул себе цепочку серебряную в сапог положить, – улыбаясь, сказала цыганка.

– Это ты что же такое на меня наговариваешь, гадина? Когда это я чужое ворошил? – капитан побагровел от злости.

– Вроде, у вас это засадой зовётся, когда в чужой дом вламываются, чтобы хозяина дождаться. Что? Не было? Видишь, милок, опять я ошиблась. Нету во мне ничего для твоих учёных людей, – она снова раскатисто захохотала, и, подмигнув, добавила: – А на цепочке, вроде как крестик был – тоже серебряный, только червлёный.

– Всё, тётка! Утомила ты меня. Рыжий, иди-ка сюда.

В дверях возник конопатый детина.

– Вот что, Рыжий, я сейчас выйду, похлопочу о машине, а ты погляди-ка за дамочкой, чтобы она ничего здесь не увела. Тётка, – обратился он к цыганке. – Не вздумай с ним шутить. Он и шею свернуть может, и стреляет без промаха.

– Прямо так хорошо стреляет? – удивилась она. – А в туза, к примеру, с шагов пяти попадёшь?

– С пяти шагов в блоху попаду, – ответил Рыжий.

Цыганка восхищённо цокнула языком:

– Вот сразу видно, положительный мужчина. Много по людям-то стрелять пришлось?

Рыжий вместо ответа только криво усмехнулся.

– Вот ему я, пожалуй, карты брошу.

– Во как?! –