Маргиналии средневекового искусства: эссе об истории и культуре - Майкл Камил

phantasia было в некоторых случаях реальным. Именно по этой причине беременных женщин убеждали не смотреть на обезьян (илл. 45) и даже не думать о чудовищных вещах, чтобы их воображение не наделило их потомство отвратительными формами. Точно так же существовало распространенное медицинское поверье, что, если прелюбодейка думает о своем муже во время полового акта, ее ребенок будет похож не на ее партнера, а на отсутствующего мужа [117]. Видение было одновременно и плодотворным, и опасным. Противоположность упорядоченному творению Бога, руанские резные фигурки демонстрируют его безумные побочные результаты – ущербные, искаженные продукты чисто человеческой выдумки. Изображать разнузданность ума – блестящее тщеславие, ибо именно такими были эти формы на фоне ума творца, места воображения в средневековой психологии способностей.

Наше современное представление о разделении сакрального и профанного опыта ослепляет нас, и мы не можем увидеть мирское в средневековом соборе, хотя туристические лавки, заполняющие сегодня многие английские соборы, отчасти отражают их первоначальную коммерческую атмосферу. По свидетельствам французских священнослужителей XIII века, таких как Гумберт Романский, церкви были не только местом для молитв, но и местом, где люди «предавались праздной болтовне, заключению сделок и мирским делам… а некоторые оскверняли церковь, совершая там физическое насилие». Гумберт особенно порицает тех, кто в праздничные дни «предается излишествам в еде и питье и другим подобным вещам, относящимся к плотским удовольствиям», тех, кто «превращает пир Божий в пир мирской» [118]. Руанские гротескные образы, в том числе врачей-шарлатанов и разодетых женщин, вероятно, связаны с предостережениями против подобного осквернения священного пространства.

Представление о том, что внешние стены здания ассоциируются с грехом, можно найти в тогдашних литературных памятниках, таких как «Роман о Розе» и «Роман о Фовеле», в которых описываются эмблемы Зла, вырезанные или нарисованные на внешних стенах сада и дворца. В этом отношении северный портал Руана знаменит своей моральной неоднозначностью. Там не только высечено убийство Каином своего брата (илл. 44), но и – на этом же самом месте – произошло настоящее кровопролитие; освященная территория прилегающего кладбища, оскверненная этим преступлением, была перенесена.

Функция внутреннего двора также ассоциировалась с «мирскими грехами». В предыдущем веке на месте северного дверного проема располагалась часовня Богородицы, которую вместе с некоторыми домами каноников пришлось снести в 1280 году, чтобы можно было построить портал. Дверь позже стала называться Portail des Libraires, потому что в XV веке во дворе снаружи находилось двенадцать книжных киосков, которые Капитул сдавал в аренду по цене 60 ливров каждый. Есть основания предполагать, что до этого времени он назывался Portail des Boursiers, или Портал ростовщиков, и что это был главный вход в здание [119]. Эта ассоциация с коммерческой деятельностью и простительным грехом ростовщичества особенно интересна в свете изображения Страшного суда на притолоке дверного проема, где фигурируют алчные купцы, ведомые в ад. Не звучала ли какофония чудовищ в четырехлистниках зловещим предупреждением для мирской деятельности, осуществлявшейся перед ними? Созвучна ли идея «обмена» денег изменчивой форме и протеической извращенности существ, высеченных в камне? Весь дверной комплекс фактически недостроен (илл. 43). На притолоке располагается Страшный суд, где ростовщик кричит от страха, когда его ведут к адскому жерлу, но в центре композиции отсутствует Христос. Был ли этот двор со всеми его убийственными и торговыми ассоциациями слишком мирским, чтобы Бог мог его судить? Или лакуна через отсутствие стала обозначать скорое завершение Суда, который мог случиться в любой день?

Было бы неправильно думать, что эти изображения обращены только к тем, кто находится вне сакральных пределов. Подобно монастырским монстрам, они служили напоминанием для религиозной общины внутри. Руан приобрел дурную славу из-за грехов духовенства. При расследовании 1248 года было установлено, что капитул «бродил и разговаривал с женщинами во время совершения богослужений», а отдельных священников охарактеризовали как «печально известных» «невоздержанием, пьянством, душегубством, торговлей и ростовщичеством» [120].

Каноники, когда они не платили другим за то, чтобы те заступались за них, проводили чуть ли не все часы бодрствования за богослужениями, за исключением дозволенных перерывов в Праздник дураков. Обычно отмечаемый в день Избиения младенцев (28 декабря) или в праздник Обрезания Господня (1 января), Праздник дураков был, по сути, обрядом смены ролей, который позволял низшим чинам духовенства, выполнявшим в соборе более черную работу, чем богатые каноники и пребендарии[20], выпустить пар. Церковные иерархи постоянно пытались бороться с обрядами и пиршествами, называемыми festum stultorum или asinaria festa, как минимум с 1207 года, когда папа Иннокентий III осудил ношение масок и другие theatrales ludi (театральные представления), разыгрываемые дьяконами. Наиболее пространная инвектива против этих буйных обрядов последовала позже и принадлежит перу канцлера Парижского университета Жана Жерсона:

Священников и клириков можно увидеть в масках и с чудовищными личинами в часы службы. Они танцуют в алтаре, нарядившись женщинами, сводниками или менестрелями. Они поют развратные песни. Они едят кровяную колбасу у алтаря, пока священник служит мессу. Они играют в кости. Они курят вонючим дымом от подошв старых башмаков. Они бегают и прыгают через церковь, не краснея от стыда. Наконец, они разъезжают по городу и его площадям в ветхих двуколках и телегах и вызывают смех своих товарищей и прохожих позорными представлениями с непристойными жестами и стихами гнусными и нецеломудренными [121].

Здесь как раз и описывается разрушение границ между Церковью и миром, перевернутый порядок иерархически структурированной жизни каноников, типичный для лиминального праздника. Но имеет ли какое-либо отношение этот разрешенный выход энергии клириков к забавной резьбе на Portail des Libraires? Несомненно, он предполагает способность духовенства использовать преобразующую силу ритуальной игры и инверсии, притворного бунта и маскировки для себя. Даже в более ортодоксальной пьесе «Пророк», поставленной в Руане – опять же, вероятно, низшим духовенством, – есть ordo Валаама, в то время как ослицу, к которой он обращается, изображает то, что мы назвали бы пантомимной лошадью! [122] Безусловно, такое свидетельство игрового ритуала предполагает ограниченность «целомудренного» взгляда Маля на готическую скульптуру, поскольку резные фигурки не только обращались к грешному городу снаружи, но подразумевали и литургический смех, которому иногда могли предаваться сами каноники и священники. Готическое искусство слишком долго изучалось как «рациональный» архитектурный стиль, в то время как иррациональные, магические импульсы, которые также участвовали в создании его иллюзорной трансцендентности, игнорировались.

Мизерикорды и ягодицы

На протяжении столетий хоры даже самой маленькой приходской церкви были местом для одного из самых плодотворных маргинальных жанров, которые Бахтин называл «сферой телесного низа», – резьбы на откидных скамейках, скрытой от всех, кроме глаз каноников и певчих, что