Моя императрица - Николай Павлович Иванников

А маменька сказала, что ей наплевать, что на ее кто-то там может обидеться, тем более, когда речь идет о чести семьи.

Вот тогда Кристоф и вскипел. Он заявил, что не желает больше ни минуты оставаться в доме, где так относятся к его чувствам, и к чувствам той, кого он имел счастье полюбить всей душой. И что он немедленно покидает этот дом и даже кружки воды здесь не примет, хотя чертовки хочет пить!

Схватив ошарашенную Фике за руку, он решительно потянул ее к выходу. А она только и вякнула на прощание:

— Я уметь плавать!

Маменька с тяжелым вздохом махнула на нее рукой:

— Плыви уже… рыба…

Вот так и поговорили. А поскольку идти с таким солидным довеском, который представляла из себя юная ангельтинка, Кристофу было некуда, то и явился он ко мне, с большим трудом уговорив Парашку впустить его в дом.

Обо всем этом Кристоф поведал мне уже утром, едва я успел продрать глаза. Вид у него при этом был очень грустный. Было понятно, что совсем другой прием он хотел получить в доме своих родителей.

Я это понимал, и потому глубоко вздохнул, натягивая штаны.

— Друг мой Кристоф, — сказал я. — Что вы хотите от меня услышать? Что этот мир полон несправедливости, и населяющие его люди по какой-то причине не желают разделять с вами радость по поводу ваших безумных поступков? Да, это так! Но я вас об этом уже предупреждал.

— И что же мне теперь делать? — спросил Кристоф, опустив голову.

— Можете повеситься, — предложил я. — Только сперва советую зарезать свою возлюбленную. Чего ей здесь одной мучиться?

— Это не смешно, — мрачно ответил Кристоф.

Тогда я пальцами с силой схватил его за румяные щеки и встряхнул так, что он даже зашипел от боли. А я оттолкнул его и влепил тяжелую затрещину.

— Да, это не смешно! — гаркнул я. — А кто вам сказал, что будет смешно да весело? Я вообще удивлен, что вас до сих пор не арестовали и не бросили в каземат за тот политический скандал, который может вот-вот разразиться по вашей милости! Но я уверен, что это только из-за того, что Тайной канцелярии сейчас совсем не до ваших матримониальных интриг. Россию сейчас ожидают потрясения куда тяжелее…

Вид у Кристофа был такой несчастный, что мне его стало даже немного жаль.

— Однако я могу ответить на ваш вопрос, что вам теперь следует делать, — сказал я примирительно, залезая в свежую сорочку.

Кристоф сразу глянул на меня с интересом. Уверен, что именно эту фразу он от меня и ждал.

— Сегодня же мы покинем Петербург, — продолжил я. — У меня еще есть пара суток отпуска, а там еще и воскресный день прибавится.

Лицо неофита немедленно просветлело, он заметно приободрился, при этом даже став повыше ростом.

— И куда мы направимся? — полюбопытствовал он.

— Узнаете в свое время, — резко ответствовал я, облачаясь в мундир камер-юнкера. — Но советую быть готовым к отъезду в любую минуту. И предупредите об этом свою невесту… Кстати, я бы советовал вам поберечь ее честь и как можно скорее обвенчаться в любой церкви.

— Для этого ей сперва надо бы принять православие, — несмело заметил Кристоф.

Я между тем прицепил на пояс шпагу. Спросил с прищуром:

— Позвольте поинтересоваться: а вы с принцессой вообще обсуждали такую возможность?

— Да как-то не было повода, — почесав затылок, сообщил Кристоф.

Я замер, покачал головой.

— Мне просто интересно, друг мой… Какой именно повод вы ожидаете? Поймите, с той самой минуты, как вы решили расстроить свадьбу князя Ульриха, вы перестали быть обычным недорослем и превратились в мужчину. Отныне вы сами решаете есть ли уже повод, или его еще нет.

С этими словами я вышел из комнаты. Кристоф семенил за мной, всеми силами пыжась придать себе серьезный вид. Должно быть, мои последние слова его очень впечатлили, и пусть на первый взгляд в нем ничего не изменилось, но я знал, что глубоко внутри он уже все решил. И в эту минуту я был доволен своим неофитом. Убить его, конечно, мне по-прежнему очень хотелось, но я был доволен…

Утро было еще совсем раннее. Кристоф сразу проследовал на двор, а я заглянул в столовую. И был несколько удивлен, когда застал там Катерину. Она полусидела на самом краешке стола и с задумчивым видим пила ароматный кофий. Завидев меня, сразу отставила чашку. Встала, оттолкнувшись руками от стола. Я остановился перед ней, натягивая перчатки.

— Это ты там так орал? — спросила Катерина.

— Я не орал, — пояснил я. — Я учил Кристофа уму-разуму. Потому как обычным образом наука до него не доходит.

— Мне показалось, что ты его бьешь…

— Я не бил, а доходчиво объяснял прописные истины.

Катерина понимающе покивала. А потом заявила неожиданное:

— Если ты меня когда-нибудь ударишь, Алешка, я уйду… И ты никогда больше меня не увидишь.

Я опешил. Даже дара речи лишился и какое-то время глупо моргал, не в силах сказать что-либо. Между нами будто в одно мгновение выросла ледяная стена — прозрачная, невидимая, но дышащая нестерпимым холодом. А потом я и сам не понял, как упал перед Катериной на колени.

— Като… — прошептал я растерянно. — Что ты такое говоришь-то? Как же можно ударить-то тебя? Я никогда не обижу тебя, Като! И не позволю, чтобы кто-то другой обидел… Като, ты веришь мне⁈

— Верю, верю! — она торопливо схватила меня за плечи и попыталась поднять на ноги. Но ей, конечно, это не удалось, уж слишком тяжелым я оказался для нее. И тогда она зашипела: — Да поднимайся же ты, вдруг кто увидит⁈ У нас уже есть одна девка с подпорченной репутацией, так еще и вторая появится… Вставай, Сумароков! Я верю тебе, просто предупредила, чтобы раз и навсегда снять этот вопрос.

Говоря это, она то и дело оглядывалась на распахнутые двери столовой — не идет ли кто. А у меня в голове слегка помутилось. Я почувствовал, с какой силой бьется в виске пульс, и жар охватил мою голову. Я чуть было не схватил Катерину за руку и не принялся целовать ей пальцы, но смог унять свое желание, хотя