Моя императрица - Николай Павлович Иванников

крюк и стал ждать. Никто не торопился громыхать засовами и впускать меня внутрь. Возможно, в этом доме было не принято вставать в такую рань, и я с удовольствием воспользовался молотком еще раз. Никакого толку, будто вымерли все.

Вымерли…

Мне вдруг стало не по себе. Даже если Якова Фомича срочным порядком вызвали во дворец, то в доме должен был остаться кто-то из слуг. Дворецкий, например. Кухарка в конце концов! Да, и еще у господина Монсея имелась супруга. Как же ее звать-то? Елена Сергеевна, кажется. Уж она точно не отправилась бы за мужем во дворец по его врачебным делам. От медицины она была далека.

Так почему же меня никто не желает пускать в дом?

В третий раз пользоваться молотком я не стал, а просто подолбил кулаком по второй створке. И она вдруг… приоткрылась! Немного, совсем чуть-чуть, в образовавшуюся щель едва ли и палец можно было просунуть, но это означало, что засовы не были заперты.

Как у сыщика сыскного приказу, у меня немедленно возникли вполне законные вопросы: «Почему двери не заперты? А хозяева вообще в курсе, что они не заперты? Кто мог оставить их открытыми? И самое главное: с какой целью?»

Больше не раздумывая, я рывком распахнул дверную створку и шагнул внутрь.

— Хозяева, у вас тут открыто!

Слова эти, впрочем, так и застряли у меня в горле, потому что в следующее мгновение я увидел покойника. Был это, видимо, дворецкий, и лежал он на полу в нескольких шагах от дверей. Думаю, его закололи точным ударом кинжала в горло, потому что он лежал на спине, обеими руками обхватив свою шею и страшно вытаращив глаза в потолок. Под головой его растеклась огромная лужа крови, и была она совсем свежей. Убит дворецкий был не вечером, и не ночью, а буквально только что. Возможно, прямо перед моим приходом.

Мысленно выругавшись, я выхватил шпагу из ножен, быстро осмотрелся и, пятясь, прошел через залу, освещенную утренним светом сквозь многочисленные окна. У лестницы, ведущей наверх, я остановился, прислушиваясь. До меня доносился негромкий звук, но я никак не мог понять, что он означает. Какое-то тихое постукивание, раздающееся время от времени.

Тук. Потом снова: тук. Потом еще: тук. И так далее, и так далее… И еще как будто тихий такой, едва различимый шепот.

Обернувшись вокруг себя и не увидев ничего подозрительного, я заглянул под лестницу.

И увидел там человека. Он был еще жив, но уже ничто не могло помочь ему оставаться на этом свете дольше пары минут. На брюхе его зияла огромная рана, словно кто-то всадил ему кинжал в район пупка, а потом вспорол живот до самых ребер. Человек пытался зажать рану, но толку от того было немного, и мне показалось даже, что видны выпирающие наружу внутренности.

Человек лежал на спине. Одна нога его была слегка поджата, но он то и дело ронял ее на бок и снова поднимал, ронял и поднимал, ронял и поднимал. Оттого и доносилось до меня то самое мерное постукивание: тук, тук, тук. Дышал человек очень быстро и мелко, явно уже из последних сил. Вероятно, это была уже агония. Одет он был в ливрею лакея.

Еще раз кинув по сторонам быстрые взгляды, я присел над умирающим. Он смотрел на меня очень жалобно, и с какой-то надеждой, словно просил, чтобы я помог ему. Но как можно помочь человеку, в которого уже вцепилась всеми когтями и зубами сама смерть?

— Где? — только и спросил я. Тихо так спросил, почти шепотом.

Ответить мне человек не смог, только одними глазами указал на лестницу. Да так и замер в неподвижности. А потом обмяк, как будто из него воздух вышел. Преставился, бедолага.

Я закрыл ему глаза и прижал нижнюю челюсть, чтобы он не окоченел с открытым ртом. И сразу метнулся к лестнице. Взлетел на нее в несколько прыжков, стараясь касаться ступеней лишь самыми носками.

Лестница выводила к началу широкого белого коридора с комнатами по левую руку. Первая комната оказалась пустой и выглядела так, словно в нее уже давно никто не заходил. Занавески на окне были задернуты, постель заправлена, стул задвинут под стол, на котором не было абсолютно ничего.

Я кинулся в следующую комнату. А вот она явно являлась жилой. Подушки на кровати скомканы, одеяло свисает едва ли не до пола. И тоже не видать никого. Я уже хотел было бежать дальше по коридору, как вдруг заприметил, как из-под кровати быстро высунулись чьи-то пальцы, схватились за свисающий угол одеяла и натянули его пониже, чтобы лучше прикрыть щель между полом и дном кровати.

Я немедленно подошел, присел и откинул одеяло в сторону. Заглянул по кровать. Оттуда на меня смотрели испуганные глаза уже немолодой женщины, простоволосой и в ночной рубашке.

— Пожалуйста… — сдавленно пробормотала она. — Не убивайте, прошу вас… Только не убивайте…

— Камер-юнкер Сумароков, — коротко представился я. — Елена Сергеевна, где Яков Фомич?

— Там… там… — несчастная госпожа Монсей помахала ладошкой влево, показывая, что мне следует идти дальше по коридору. — Он побежал в кабинет за пистолетом, а мне велел спрятаться…

— Будьте здесь, — приказал я. — И не высовывайтесь.

Я снова выскочил в коридор. Вряд ли кабинет находится рядом с супружеской спальней, а значит мне нужна последняя комната в этом коридоре. Вон и двери в нее распахнуты. И оттуда доносятся какие-то звуки.

Слишком сильно разогнавшись, я проскользил по мраморному полу и едва не проскочил мимо кабинета. Но схватился за косяк и ворвался внутрь.

Передо мной находились двое. Первого я признал сразу же, да и негоже было камер-юнкеру не знать лейб-медика в лицо. Веки у Якова Фомича были слегка припухшими и делали его глаза слегка похожими на рыбьи. Скулы были округлыми, а лоб очень высоким — залысина достигала едва ли не самой макушки. Был господин Монсей бос и в одной лишь ночной рубашке, и вид имел совсем растерянный.

Второго человека я не знал. Одет он был во все черное, похожий на черта, выпавшего из каминной трубы. И даже лицо у него было сильно смуглое, темно-коричневое. Но самое главное, что меня поразило — это его глаза.

Один-то глаз у него был нормальный, светло-голубой, кажется, а вот второй… Он был змеино-желтого цвета и смотрел криво в сторону, куда-то в стену. И ощущение от этого было очень неприятным, потому что мне и самому