Гафт и Остроумова. История любви - Михаил Александрович Захарчук

прямо противоположное. Анатолия Васильевича жестко обвинили в том, что он «не обеспечивал правильного направления» в развитии театра. Ему бы, конечно, повиниться или хотя бы «сбавить обороты», но, увы, этого не случилось. И худрука сняли с должности.

Гафту посчастливилось поработать под началом Эфроса чуть больше года. И, если говорить кратко, та встреча во многом перевернула практически все его как бы устоявшиеся базовые театральные принципы. К середине шестидесятых Валентин Иосифович уже прочно закрепился в профессии. О нем положительно, а в некоторых случаях даже почти восторженно, заговорила критика, и зритель ему безоговорочно поверил, зная наверняка, если играет Гафт, то это всегда будет работа мастера. В активе Валентина Иосифовича уже насчитывалось двенадцать заметных ролей театральных и семь кинематографических. И в это время неожиданно поступило приглашение от Эфроса. Да не простое, а сразу на ввод в спектакль «104 страницы про любовь» Э. Радзинского. Причем на главную роль Евдокимова.

К сожалению, мне того спектакля с участием Гафта-Евдокимова видеть не удалось по причине малозначащей, хоть и уважительной: учился я в Винницком железнодорожном техникуме и понятия не имел, что из себя представляла театральная жизнь Москвы на излете так называемой «оттепели». А люди знающие, являющиеся нынче для меня авторитетами во всех сферах культуры, с поразительным единодушием утверждают: творческий тандем Эфроса и Гафта вообще, а в рассматриваемом спектакле в частности, – едва ли не самое заметное явление того периода на столичных театральных подмостках.

Сам Валентин Иосифович так вспоминает о тех светлых временах: «Театр имени Ленинского комсомола – особая и едва ли не самая важная страница в моей жизни потому, что театр Эфроса – это театр, о котором я вспоминаю и по сей день. Мне кажется, лучшие образцы того театра навсегда останутся в моей памяти, и такого я больше никогда не увижу. Эфрос обладал особым умением освобождать, раскрепощать актера. И когда я, следуя его мудрым наставлениям, максимально проникался состоянием своего персонажа, погружался в то, что с ним происходит, то уже как бы и не изображал его вовсе, а буквально становился им, жил им. Так мне, во всяком случае, казалось.

У Анатолия Васильевича я проработал сравнительно недолго и сыграл не так уж много ролей. Это прежде всего Евдокимов («104 страницы про любовь», Э. Радзинского); маркиз д'Орсиньи («Мольер», М. Булгакова); Соленый Василий Васильевич, штабс-капитан («Три сестры» А. Чехова); Отелло – ввод на роль Николая Волкова-младшего («Отелло», У. Шекспира); Колобашкин («Обольститель Колобашкин», Э. Радзинского). Тем не менее мне почему-то кажется, что именно тот эфрософский режиссерский слой лег на меня таким замечательным грузом, что до сих пор я чувствую все то, что получил от этого великого творца. Хотя, конечно, время ушло вперед, и очень многое изменилось. Верно и то, что у Эфроса в те времена тоже случались иногда не очень удачные спектакли. Однако, если говорить в целом, его работа всегда отличалась высоким классом. Эфрос был гонимым, полузапрещенным режиссером, и тем не менее он уже тогда был первым. Он потрясающе чувствовал свое время и ставил спектакли про реальную жизнь, а не про какую-то форму жизни, навязанную идеологией. Его творческое «я» наполняло текст и фабулу пьесы новым содержанием. Он не только разгадывал то, что хотел написать автор, а усиливал это многократно. Его театральные постановки резко отличались от прочих, поэтому на него накидывались, его не любили. Кроме того, он не соответствовал представлению о том, каким должен быть главный режиссер, начиная от анкетных данных и кончая ярчайшим талантом.

Как талантливый скульптор отсекает от глыбы камня все лишнее, так и Эфрос умел в актере поднять все лучшее и превратить его игру в высокое произведение искусства. Точно так же было и с пьесами. На его спектаклях люди не узнавали привычных сюжетов. Он находил заложенный в пьесе конфликт, что-то укрупнял, что-то уводил в тень – и в результате прояснялось то, чего раньше никто не видел. «Женитьба», «Месяц в деревне», «Брат Алеша» (по «Братьям Карамазовым») – Эфрос выискивал в классике живые, современно звучащие вещи. При этом никогда не ставил текст с ног на голову, что стало бичом современного искусства. Он не заменял чувства персонажей формальными режиссерскими построениями – эпатаж ему был не нужен. Тем не менее каждый его спектакль становился событием. Эмоциональным ударом, запоминавшимся на всю жизнь. Рассказать про это невозможно – такое надо видеть.

К сожалению, но в лучших спектаклях Анатолия Васильевича, таких как «Женитьба», «Дон Жуан», я не участвовал. Не играл я и в «Трех сестрах», хотя репетировал там Соленого вплоть до генеральной репетиции. Удачей могу назвать заглавную роль в пьесе Радзинского «Обольститель Колобашкин». Правда, ее очень быстро закрыли, как всегда, по идеологическим соображениям. На «Колобашкине» я очень много получил не только как артист, но и как человек. Я с особой отчетливостью понял, что такое справедливость, что такое донос, что такое ложь. Анатолий Васильевич вытаскивал из актеров какие-то человеческие, порядочные вещи, которые не очень-то часто можно наблюдать в жизни. А для того чтобы выявить их на сцене, надо немножечко стать таким человеком. И кажется, мне это удалось. Мой герой был «донкихотом от пивной», который хотел перевернуть мир в лучшую сторону. Мне кажется, что таких людей очень много, а я, может быть, остался таким до сих пор, только энергия уже не та. Мы начинали репетировать эту пьесу еще в Ленкоме, но театр разогнали, а Эфроса перевели очередным режиссером на Малую Бронную. Там-то мы и выпускали этот спектакль.

Эфрос был человеком довольно жестким. Но это не являлось чертой его характера, а определялось исключительно профессией. Здесь он был непоколебим. Профессиональный и человеческий союз Эфроса с его любимой актрисой Ольгой Яковлевой не все воспринимали терпимо, тем более благосклонно. Ольга Михайловна – актриса чрезвычайного лирического темперамента. Ее игре свойственен и тонкий психологизм, и изящество, и порывистость, и импульсивность. В героинях Яковлевой женская хрупкость, ранимость сочетались с душевной стойкостью и внутренней силой. Чем она и подкупала Эфроса. Но, как бы это выразиться поделикатнее, она занимала слишком много места в театре, не оставляя его другим. Отчасти из-за нее ушли Даль, Ширвиндт, Петренко, Державин. Я пытался поговорить с Эфросом: «Анатолий Васильевич, эта женщина погубит и вас, и театр. Я только что готов был убить ее на сцене – только ради вас не тронул». «Валечка, – ответил Эфрос, – ну что вы, она вас всех так любит». Но на следующий день он уже старательно избегал смотреть в мою сторону. А ведь когда-то, когда Эфроса изгоняли из Ленкома, мы с Ширвиндтом, Державиным и